Уважаемый, дорогой Алексей Викторович!
Ваши романы я не просто читал - некоторые перечитывал трижды. Более того, я глубоко признателен вам за них: за историческую достоверность, неповторимый региональный колорит и острый социальный взгляд на современность. По самым разным поводам я возвращаюсь к вашим книгам, чтобы перечитать те страницы, где вы описываете природу и географические локации - удивительно живописно и метафорично. Насколько органично ваше творчество вплелось в моё мироощущение.
В связи с недавним вопросом, заданным вам одним из читателей, мы с коллегой решили провести небольшую шалость и - как вы уже догадались - показали ваши тексты весьма продвинутой модели ИИ, поставив перед ней задачу проанализировать их. Сначала попросили покритиковать, затем - сформулировать вам вопрос. Как нетрудно понять по досадной ошибке с именем, в текст вопроса никто не вчитывался: убедительная и профессиональная критика заставила нас поверить, что модель действительно "владеет материалом".
Эксперимент с треском провалился. А вы, как всегда, оказались правы в ответе на вопрос об ИИ.
Это сообщение - не вопрос.
Просто спасибо вам за то, что вы делаете.
Уважаемый Александр.
Тогда - спасибо за этот эксперимент. Я впечатлён. И даже отчасти воодушевлён: рано, значит, писателей списывать на металлолом подобно паровозам.
Алексей Юрьевич, позвольте еще раз задать вам вопрос. В ваших романах герои часто оказываются перед выбором между верностью прошлому и необходимостью жить дальше. Алхан из "Сердца пармы" не может простить себе предательство Михаила и всю жизнь несет эту вину; Осташа в "Золоте бунта" мучается памятью о том, как предал товарищей ради спасения собственной жизни; Ремезов в "Тоболе" балансирует между служением государству и пониманием жестокости этого служения; герой "Пищеблока" пытается понять, как жить со страшными детскими воспоминаниями; Герман из "Ненастья" не может забыть первую любовь и предательство, которое её разрушило. При этом само прошлое у вас никогда не идеализируется — оно болезненно, травматично, но и неотделимо от человека.
Скажите, как вы для себя решаете эту дилемму: можно ли по-настоящему простить себе и другим то, что было, не предав при этом память о случившемся? И есть ли разница между прощением и принятием — или ваши герои обречены вечно нести этот груз как часть своей человеческой сути?
Александр.
Я - Викторович.
А вы действительно читали мои романы?
В "Сердце пармы" нет героя Алхана.
В "Золоте бунта" Осташа не предавал товарищей ради спасения жизни; он рискнул товарищами ради своей истины - и это было в конце романа, когда "мучиться памятью" у него уже нет ни времени, ни сил.
В "Тоболе" у Ремезова в душе нет никакого конфликта "между служением государству и пониманием жестокости этого служения"; да Ремезов, в общем-то, и не служит государству.
Герой "Пищеблока" лишь в последних строках романа думает о том, как ему жить с вампирством, и это вовсе не переживание "страшных детских воспоминаний".
В "Ненастье" нет никакой первой любви Германа и предательства, которое её разрушило.
Уважаемый Алексей Викторович, современность диктует вопрос о писательском творчестве нейросетей.
Нейросеть способна сгенерировать как сюжет, пошаговый план романа, так конкретный эпизод и метафору.
Это же чисто "креативный доводчик", описанный Пелевиным более 10 лет назад в Снаффе!..
Как вы считаете, зазорно ли автору пользоваться таким инструментарием (или опираться на такие костыли)?
Или начинающему вроде как можно, а маэстро вроде вас - не к лицу?
А может, напротив - начинающим вредно - полагаться на алгоритм, не прокачивая СВОИ нейросети?,
а опытному писателю не грех и сэкономить время на написание сюжета (черновое, конечно же)?
И вообще, интересны ваши соображения по теме.
Уважаемый Алексей.
Не отсчитывайте историю культуры от Пелевина. За 40 лет до него это всё описал ещё Станислав Лем - например, "электрибальд Трурля".
Я не очень-то понимаю технологию, по которой ИИ создаёт тексты.
Я не имею ничего против ИИ-литературы. Вот появится она полноценно - и будет ясно, что это такое. Лично я не боюсь появления этой литературы. Не знаю, почему. Может, потому что немолод. Не в том смысле, что помру раньше, чем нейросеть заменит писателей, а в том смысле, что за жизнь меня много-много раз уже пугали смертью различных явлений культуры. И ничего не умерло. Даже соцреализм. В нормальной живой культуре существует всё, что придумано, - не исчезает ничего.
Я думаю, что для писателя во взаимоотношениях с ИИ нет никаких правил. Что хочешь, то и делай.
Я полагаю, что лично меня ИИ не заменит. Я знаю, как я пишу, я осознаю свой кругозор, я понимаю, сколь многое в тексте зависит от умения обобщать, от семантики и ассоциаций, от интуиции, от чувства - именно чувства - ритма, истины и выразительности, от опыта житейских переживаний и удовольствия от слова, наконец, от игры случая. Я не представляю, как можно запрограммировать такой иррациональный и эмпирический метод создания текстов. Главное - зачем? Так что "человеческая" литература всё равно останется востребованной, как живая музыка и плёночное кино. Останется востребованной именно в силу прекрасного несовершенства, которое недостижимо для технологий, ибо технология не может стремиться к несовершенству, а имитация его окажется слишком совершенной и будет сама себя отрицать.
Но поживём - увидим. Прогресс-то всё равно не остановить - даже в России.
Алексей Викторович, ваш ответ открывает интересную творческую лабораторию. Интересно, как вы описываете процесс "жанрового распознавания" в самом материале - будто каждая историческая ситуация уже содержит в себе свой художественный код, который нужно лишь правильно считать.
Но вот что меня заинтриговало: вы говорите о применении современных концептуальных инструментов к историческому материалу - меметика Докинза, структурализм Леви-Стросса, ваше собственное "пиксельное мышление". Получается, что прошлое вы исследуете через оптику настоящего, через те интеллектуальные технологии, которые выработал XX-XXI век.
Не возникает ли здесь парадокс аутентичности? Ведь люди XV или XVIII века мыслили совершенно иными категориями. Не рискуете ли вы, применяя современную оптику, получить не подлинное прошлое, а его современную проекцию?
Иными словами: где для вас проходит граница между исторической достоверностью и художественной свободой? И как вы решаете для себя этическую проблему - имеет ли право художник "переписывать" прошлое, даже если это делается в благородных целях понимания настоящего?
И в связи с этим - не потому ли вам не нравятся сценарии к экранизациям ваших книг, что сценаристы работают с материалом принципиально по-другому: они извлекают из ваших текстов лишь событийную канву, как бы "деконструируют" вашу конструкцию, оставляя голый сюжет там, где для вас сюжет - лишь способ проявления более глубоких смысловых структур?
Уважаемый Александр.
Да, вы правы.
Но это очень большой разговор.
Первый аспект. Что вы подразумеваете под историческим романом? Я подразумеваю роман, где герои детерминированы (мотивированы) историческим процессом. Например, в "Трёх мушкетёрах" мушкетёры детерминированы любовью, дружбой, честью, местью, а не борьбой католиков с гугенотами и церкви с абсолютизмом. Поэтому "Три мушкетёра" - не исторический роман, а приключенческий в исторических декорациях. В логике "детерминированности" в историческом романе могут присутствовать и чудеса, и даже отклонения от "буквы истории", если они не нарушают структурной основы истории. Инструмент писателя - образ, а факт - инструмент историка: не надо смешивать инструментарий. И задача автора исторического романа - создать образ эпохи.
Второй аспект. Не пропадает ли аутентичность? Не знаю. Аутентичность - вещь трудноуловимая. Её реконструкция - задача историков и антропологов, которые описывают эпоху "извне". А "изнутри", то есть в романе, аутентичность будет шокировать, оттолкнёт читателя от персонажей и от событий. Например, просвещённый и гуманный помещик, который отправляет дворового мужика на порку кнутом. Утончённая придворная дама со вшами. Благородный Атос, который приказывает отрубить голову некогда любимой женщине. Подлинная аутентичность разрушит образ, отвлечёт на эффекты и аффекты. Поэтому всегда требуется адаптация. И мы всегда проектируем прошлое по современности. Так что вопрос не в аутентичности, а в художественной оправданности проекции. В соразмерности проекции и эпохе, и роману.
Аспект третий. Про "переписывание истории". Про "структурную основу истории", которую не следует нарушать, я уже сказал. И выбор стратегии для писателя - дело личное. Если писатель хочет - пускай пишет буквалистский роман-реконструкцию, в котором "ничего от себя". Если хочет - пускай генерализует и обобщает материал, усиливает драматургию, вводит вымышленных героев или сверхъестественное. Если хочет - пускай засылает "попаданцев", создаёт "альтернативную историю", придумывает "недостающие звенья". Запрета нет. Требуется лишь одно: чтобы читатель понимал, по какой стратегии создан роман. В моём случае читатель, в основном, понимает.
Ну, и про экранизации. Я ничего не имею против переработки своих идей или сюжетов. Ничего не имею против "пропусков" или "искажений". Моё требование простое: чтобы фильм сам по себе, безотносительно к роману-первоисточнику, был хорошим, правильно выстроенным произведением. Если в фильме нарушена логика событий, если мотивация персонажей неестественна, то фильм плох - плох сам по себе, а не потому что не соответствует первоисточнику.
Возьму для примера фильм "Царь", который мне не нравится. Не буду разбирать сюжетные дыры, проделанные режиссёром, остановлюсь на главном - образе митрополита Филиппа. Он выведен "человеком эпохи Возрождения" в архаичном царстве Ивана Грозного. А что "возрождала" эпоха Возрождения? Она возрождала античность. Язычество, где человек - мера всех вещей. Мог ли православный святой - Филипп - быть человеком эпохи возрождения язычества? Не мог. Искажение образа митрополита ведёт к искажению конфликта Филиппа с Грозным; искажение конфликта ведёт к сюжетным дырам, потому что мой сюжет придуман для другого конфликта. И фильм получился плохим сам по себе, а не потому что не соответствует моему роману (сценарию).
Уважаемый Алексей,
Мне очень нравятся в ваших романах, и особенно ярко в Тоболе, вставки с обрядами, оберегами, заклинаниями, лесными духами, проклятиями - в общем, чем-то сверхъестественным (божественным, которое рациональным восприятием мира не объясняется). Какое у вас отношение к этим магическим вещам, которые так естественно и правдиво живут в ваших романах? Вы верите в привороты, например? В лесных духов, которые могут помочь победить медведя-шатуна в сибирской глуши? Насколько рационально вы воспринимаете эту составляющую человеческой натуры?
Уважаемый Дмитрий.
Всегда надо видеть разницу между автором и человеком.
Например: в "Пищеблоке" я описываю вампиров, в "Псоглавцах" - оборотней. В них как человек я не верю. Но это очень выразительные художественные конструкции, и я с удовольствием использую их как автор.
В магию я тоже не верю. (Магия - это способность управлять физическими процессами силой слова.) Но если надо для романа, я использую магию.
В нечисть, волшебство, заклятья и прочие подобные вещи я тоже не верю. Но если надо для романа, то я использую эти вещи.
В христианское сверхъестественное (соответственно, и языческое сверхъестественное) я верю как христианин. Назову это сверхъестественное чудом. Однако понимание чуда зависит от культуры и уровня развития общества. Для человека XVIII века чудом было нарушение физических законов - например, полёт ведьмы на помеле. Для человека XXI века чудо - это событие, которое физически возможно, но очень-очень маловероятно. Скажем, невозможно статистически. Такое чудо я описал в "Бронепароходах" - падение моста на пароход. Всё остальное для меня - просто события, которые люди сами для себя выдумали или которым пока нет рационального физического объяснения в силу наших неполных познаний о природе.
В романах я использую то трансцендентное, которое нужно для художественных целей. А лично для себя верю лишь в "статистические" чудеса XXI века. Потому что сталкивался с ситуацией, когда у меня не было никаких шансов - но всё получалось. Это и есть чудо.
Алексей Викторович, в ваших произведениях — от "Сердца пармы" до "Тобола", от "Географа" до "Комьюнити" — прослеживается удивительная способность создавать многослойные нарративы, где личные истории героев неразрывно сплетаются с историей места, будь то Урал, Сибирь или абстрактный постсоветский город. При этом вы работаете в совершенно разных жанрах и временных пластах — от исторических эпопей до современной прозы.
Вопрос в том: как происходит у вас процесс "вживания" в эпоху и место? Что первично — ощущение места, которое требует своей истории, или наоборот, историческая коллизия, которая ищет свою географию? И есть ли для вас принципиальная разница в работе с материалом, когда вы пишете о XV веке или о сегодняшнем дне — ведь в обоих случаях нужно создать достоверный мир, только в одном случае через архивы и реконструкцию, а в другом — через наблюдение за современностью, которая, возможно, еще сложнее для художественного осмысления?
И еще: чувствуете ли вы себя своего рода "археологом смыслов" — человеком, который раскапывает в истории и современности те пласты, которые помогают понять, кто мы и откуда?
Уважаемый Александр.
Спасибо за столь умный и интересный вопрос.
Универсального принципа нет, но чаще всего бывает так, что ощущение места первично. Я влюбляюсь в локацию - и мне хочется поместить в ней какое-нибудь действие. Для меня география прочно связана с историей, поэтому действие (некое событие или явление) я ищу в истории данного места. Хотя событие или явление ещё не являются сюжетом.
Прежде чем разрабатывать сюжет, я определяюсь с жанром. И тут как раз работает сплав истории с географией. Историческое действие, размещённое в локации, определяет жанр. Точнее, действие само изначально несёт в себе определённые черты жанра, а я лишь нахожу эти черты. Например, падение замка Мариенбург - разумеется, рыцарский роман. Неухоженный постсоветский город с группировками - криминальный роман. Таёжное княжество, обороняющееся от врагов-язычников, - фэнтези. А, скажем, золотая лихорадка в челябинских степях в конце XIX века, когда есть отважные казаки, железные дороги, жаркие пустынные пространства, золото, тайные биржи в небольших городках, вольные конные инородцы, - это вестерн. Избранный жанр диктует устройство сюжета.
Принципиальной разницы в работе с материалом нет. В "Пищеблоке" мне надо было разобраться с хозяйственно-идеологическим устройством пионерского лагеря и вспомнить детский фольклор тех лет. А сейчас, когда я пишу "Невьянскую башню" (тайны башни - это готический роман), мне надо разобраться в хозяйственно-идеологическом устройстве завода XVIII века и подобрать демонологию: вогульскую, раскольничью, алхимическую. В общем, темы меняются, принципы - нет.
Да, "археология смыслов" - моя амбиция. Но реконструкция в чистом виде мне не очень интересна. Мне интересно проводить эту реконструкцию по современным стратегиям и технологиям. В "Пищеблоке" я использовал меметику Докинза, в "Тевтонах" - конспирологию, в "Вегетации" заменил антропологию вегетацией, а в "Псоглавцах" заменил Проппа Леви-Строссом. В "Блуде" вообще придумал концепцию "пиксельного мышления" и прогнал сюжет сквозь неё.
Здраствуйте Алексей Викторович, в одном из диалогов с читалем , вы проговорили очень интересную вещь. Что церковь это не паралельная структура государства а либо враг ее или прислуга. Я вырос и всю сознательную жизнь жил в деревне. Там в моем детстве был огромный колхоз. При этом колхозе , был дом культуры, школа детский садик и хорошая библиотека. Все праздники для детей и жителей деревни просходили всегда в обязательном порядке. Было много работы и т.д . Вобщем сейчас жители могуть только ностальгировать , по тому времени. К чему все я это перечислил. А вот церковь у нас стояла совсем разрушенная , и числилась как колхозный склад . После того , как разволили наше крупное хозяйство, перестали финансировать , дом культуры, детский садик со всеменем закрыли и библиотеку. А церковь в начале нулевых открыли, но не рестоврировали, все посильная помощь шла с миру по нитке от прихожан. У меня не поворачивается язык , как это все можно назвать. Получается где и когда кому плохо жилось . Если вот это все живой пример проблемы , любой глубинки нашей страны. Как вы для себя это объясняете?
Здравствуйте, Евгений.
Увы, я не понял ваш вопрос.
Уважаемый Алексей Викторович! Может быть принцип сакрализация власти в России уже трансформировался из правила и закономерности просто в удобное средство удержания власти? Жив-здоров не принцип, а средство, которое власть хочет использовать для достижения своих целей. Ведь именно сверху возбуждена потребность в полноценной реализации сакральности власти. Или вы полагаете, что этот принцип коренится в самом русском народе? Но тогда надо говорить о невежественности и отсталости народа, если он хочет сакрализации власти государя. Вы действительно полагаете, что это именно закономерность - закон тяготения российской власти к сакральности? Семьдесят лет не было в стране сакральной власти, и вот опять... Но царя давно нет и второго Сталина не будет.
Уважаемый Вячеслав.
Власть - производная от общества. Власть не с Марса прилетела. Её установки разделяются большинством. Сакральность - не обязательно культ личности. Культ личности - лишь крайняя степень выражения. Страх покуситься на власть, хоть фарсовую, как при Хрущёве, хоть бездействующую, как при Брежневе, - тоже следствие сакральности и свидетельство сакральности. Горбачёв вызывал гнев, потому что нарушал образ сакральности. Ельцин вызывал ненависть, потому что разрушал саму сакральность. Никуда эта сакральность после Сталина не делась, и сейчас никуда не делась, и самое яркое её проявление - отсутствие у нации амбиций управлять собою через институты. Нация спокойно рассталась с независимостью суда, финансовой системы, законотворческих органов и прессы - почему так спокойно? Потому что главное-то сохранялось: сакральность власти (у нас она воплощается в исполнительной ветви). Сакральность не в том, что кланяются правителю: это уже по желанию трудящихся. Сакральность в том, что безропотно уступают власти свою волю.
Вячеслав, я устал объясняться на эту тему. На разные лады я повторяю одно и то же. Давайте закончим толочь воду в ступе.
Уважаемый Алексей Викторович! Дозвольте ещё пару слов для уточнения вашей позиции о сакральной власти в России. Ведь последняя, действительно реальная сакральная власть в стране - это был сталинизм. Над Хрущёвым и Брежневым народ уже откровенно смеялся и сочинял анекдоты. Их власть не была сакральной. Андропов и Черненко просто мелькнули и исчезли. Горбачёва и Ельцина многие россияне просто ненавидят за развал СССР. Их власть тоже не была сакральной. Сейчас происходит возврат к сталинизму и, конечно, Путин хочет сакральной власти для передела сфер влияния в мире и расширения территории, а большинство россиян не возражают, ибо тоже хотят такой власти, которая защитит от различных "врагов народа" и НАТО. Но Сталин опирался на мощную идеологию, а у Путина нет подобной идеологии и он зависим от помощи Китая. Поэтому сакральность его власти ещё под вопросом. Вы согласны с таким уточнением? Извините за мою назойливость.
Уважаемый Вячеслав.
Вы совершенно правы в оценке конкретных ситуаций, но из этого не следует опровержение моих слов. Капля воды не повторяет море, не ищите в капле острова, штормы и Айвазовского с мольбертом. Я говорю о тренде, говорю про общий принцип. В каждом конкретном случае он срабатывает по-своему: либо торжествует в силе и славе, как при Сталине, либо ослабевает, либо превращается в фарс, либо выворачивается в ненависть - свою противоположность. В конкретном случае воплощение принципа может быть под вопросом или может быть извращено, однако в целом принцип жив-здоров. Знаете, факт, что самолёты не падают, тоже подтверждает, что закон тяготения действует, как это ни странно. Так что не абсолютизируйте то, что не абсолютно. Сейчас в стране возбуждена потребность в полноценной реализации принципа сакральности власти, но возможностей для реализации (сил, механизмов, понимания) не хватает. Но принцип-то всё равно остаётся. Если вы на автомобиле врезались в придорожный столб, разве это означает, что правил дорожного движения не существует?
Уважаемый Алексей Викторович! Вы недавно писали здесь, что основа российского проекта - сакрализация власти. Такого же мнения придерживается Борис Акунин, в своем цикле "История Российского государства" он неоднократно повторяет, что главный стержень российской государственной организации - абсолютная, обожествленная власть государя. Но по мнению Акунина, начался российский проект не с Ивана Грозного, а с Ивана III, который построил государственную систему на принципах, унаследованных от Золотой Орды.
В эпоху Ивана III разворачивается действие Вашего прекрасного романа "Сердце Пармы", мне интересно Ваше мнение, Вы не согласны с Акуниным в вопросе, когда начался российский проект? И почему, если не согласны?
В интервью Юрию Дудю, если не ошибаюсь 2019 года, Вы сказали, что не читали ни одного произведения Акунина. За прошедшие годы что-то изменилось, или по прежнему не читаете?
Уважаемый Андрей.
Вы смешали в одно две разных тенденции.
Абсолютизация власти, превращение государства в деспотию, действительно является наследием Орды. Этот процесс пошёл полным ходом при Иване III и был формой централизации государства и борьбой Москвы с "альтернативными проектами" Руси.
Но абсолютизация власти - не сакрализация, хотя и во многом похожа. Из абсолютизации не следует сакрализация, а из сакрализации всегда следует абсолютизация.
Для сакрализации власти требуются ещё два фактора. Первый - идеология Конца света; второй - репрессивный институт воспитания веры в монарха. Всё это появилось только во времена Грозного.
В каком-то смысле сакрализация власти - это внецерковная теократия. Не случайно же при Грозном убили митрополита Филиппа, Никон подменял Алексея Михайловича, Пётр учредил Синод, а Сталин практически уничтожил Церковь.
При сакрализации власти Церковь - не "параллельная" структура, а либо враг государства, либо его прислуга. "Византийский" Иван III не имел амбиций подчинять Церковь так, как русские монархи стали делать после него. Поскольку сутью "проекта русской власти" является именно христианская сакрализация, а не абсолютизация, Русь как проект сформировалась при Грозном, а не при Иване III.
В данном вопросе я придерживаюсь концепции историка Андрея Львовича Юрганова.
Здравствуйте, Лусине.
К сожалению, такими проектами я не занимаюсь.
Уважаемый Евгений.
Я читал её в той части, которая касалась визита в Свияжск и рейда на миноносцах. Больше мне было незачем.
Уважаемый Алексей Викторович! Но ведь нация это совокупность множества людей. Не бывает так, что множество людей специально выбирают гибельный путь. Немцы не знали, что голосуя за Гитлера и выбирая фашизм, они встают на гибельны путь. Победа Гитлера над СССР вполне могла бы произойти, если бы немцы успели первыми создать атомное оружие. Почему люди выбирают консолидацию вокруг власти? Потому что большинство считает это выгодным для себя. Люди так устроены. Достоевский в "Бесах", например, показывает то, что внутри человека происходит и проблему там видит. По-моему, он нигде не писал о проблеме сакрализации власти в России. Что такое "утрата внутренней созидательной силы"? Русские люди покидают Россию и вполне могут быть созидательными на Западе. Происходит селекция, и оставшиеся в РФ образуют будущую русскую нацию в новом обличии. Проблемы в самом человеке, потому что он несовершенный. И не факт, что человечество, как "проект", вообще сохранится. Очевидно, что Россию и русскую нацию ожидают огромные потрясения в ближайшие 10-15 лет. Нынешнюю власть в РФ большинство россиян не воспринимает сакральной, она просто неизбежность и рок. А Виктор Ерофеев даже написал книгу с характерным названием "Великий гопник". Разве мафия может быть сакральной властью?
Уважаемый Вячеслав.
Я не собираюсь спорить до бесконечности. Вы спросили - я изложил своё мнение, даже с подробностями и аргументами. Разделять ли вам мою позицию - уже ваш выбор.
Уважаемый Алексей Викторович! Вы говорите о сакрализации власти как о российском проекте, однако это явление характерно не только для России. В Германии в конце 1930-хх власть Гитлера тоже была сакральной - немцы верили, что он спасёт нацию и возвеличит её. Закончилось это катастрофой, но немецкая нация не распалась. Сейчас в КНДР имеется сакрализация власти Кимов. Трамп тоже стремится к сакрализации своей власти. Похоже, что и Китай не избежит сакрализации власти Си. Но ведь нет таких проблем с американской, корейской или китайской нацией, как с русской нацией. Никто не говорит, что они могут распасться. Русская нация не способна к самоуправлению? Не способна к консолидации? Русской нации не нужна свобода? Русская нация живёт по своим понятиям и всегда готова решать сложные проблемы силовым способом? Прав тот, кто сильнее? В вашей "Вегетации" представители русской нации именно таковы. Скрепы заржавели и превращаются в труху. Может быть проблема в самом русском человеке? Не случайно у А.Башлачёва есть такие строки:
"Загремим, засвистим, защелкаем!
Проберет до костей до кончиков.
Эй, братва, чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?"
Уважаемый Вячеслав.
Вы не восприняли мой ответ полностью. Российский проект начался с Ивана Грозного: проекту больше четырёх столетий. Проекту Третьего рейха - 13 лет, проекту Кимов - лет 70. Хотя немецкая и корейская нации разделялись (ФРГ и ГДР, Северная и Южная Кореи), одна половина нации, свободная, спасала национальную идентичность. А Трамп и Си ещё не добились подобных масштабов сакрализации, у них ещё не проект, а только амбиции.
Но под распадом я имею в виду не разделение на части, а утрату внутренней созидательной силы.
Разве я говорил, что русская нация не способна к самоуправлению? Она сама управляет собой: выбирает гибельный путь. Никто её не заставляет. Форма власти - функция от самосознания нации.
Разве я говорил, что русская нация не способна к консолидации? Она вполне консолидирована вокруг власти, в этом и суть сакрализации власти.
Свобода не нужна. Об этом я много-много писал. Главная ценность в России - по идентичности, а не свобода.
Да, Россия свои проблемы решает, в основном, силовым путём. Силовой путь - свидетельство утраты способности к созиданию.
Что значит "проблема в самом русском человеке"? В русском человеке - проблема, а в нации - нет? Человек плох, а нация умная, добрая и сильная?
Уважаемый Алексей Викторович! Проблема русской нации имеет огромное значение, поэтому на ваш ответ есть новые вопросы:
1. Если русская нация распадётся, значит она была не жизнеспособна и проиграла в борьбе за существование? Советские русские люди органически не смогли вписаться в условия рыночной экономики после краха СССР?
2. Если русская нация переформатируется, то какие существенные изменения могут произойти в условиях, когда русская нация разобщена и нет единства? Ведь русские люди в Москве, Екатеринбурге, Донецке или Новосибирске значительно отличаются.
3. В чём же причины такой ситуации с русской нацией?
Уважаемый Вячеслав.
Вы спрашиваете так, как будто я знаю ответы... Но попробую что-нибудь сказать.
1. Нация не распадётся. Генетически она сохранится, хотя уменьшится. Культурно - всё равно останется в "базе данных" человечества. Политически - станет провинцией без амбиций. Советский период был только фазой в эволюции нации, а не самостоятельным явлением. Рыночная экономика - не самоцель. Катастрофу терпит российский проект, а не просто рыночные отношения в России.
2. Понятия не имею. Все зависит от контекста и той точки, с которой начнётся переформатирование.
3. Причины - в самой сути российского проекта. Его основа - сакрализация власти, которая началась при Иване Грозном. Об этом я писал в романе "Летоисчисление от Иоанна"; собственно, история российского проекта и исчисляется от времени Иоанна IV. Сакрализация власти - это не просто почитание царя как бога. Это всегда подготовка к концу света и особое отношение царя к своей роли. Царь полагает (цитирую роман): "Если народ будет верить в государя, государь станет чудотворцем. И он сотворит чудо для своей державы! В державе его сами собой вырастут хлеба, а вокруг сами по себе расточатся враги! Пускай народ верит в государя! Не любит, не боится, не почитает – а верит!" И задача царя - воспитать в народе веру в себя как в бога, чтобы потом царь спас всех верующих в него. Государство "заточено" именно под эту цель, а не под цель развития и благополучия нации. И это всегда приводит к появлению политического инструмента, воспитывающего в народе веру в царя через страх и репрессии: опричнины, охранки, НКВД, ФСБ. Упрощая, скажу: сакрализация власти совершается ради чуда, а приводит к террору. В этом суть российского проекта. И этот проект уже не подходит для XXI века.
