Алексей
Иванов

«Сердце Пармы» – наверное самый империалистический русский роман последних лет. Вы специально написали его таким, потому что на дворе эпоха Путина и империализм теперь моден, да?

А.И. Боюсь разочаровать вас ответом не только на этот, но и на другие вопросы. Вы меня чересчур демонизируете. Все проще. Знакомство с текстами даст ответы на те вопросы, которые появляются после знакомства с нелепыми отзывами на мой роман.
«Сердце пармы» («парма» надо писать с маленькой буквы; это уральский тип леса, вроде как «тайга», или «роща», или «бор») я начал писать в 1995 году, закончил в 2000. Про Путина я и не думал –  у нас что, он один только в России читать умеет? Идею «империи» из моего романа вычитали критики. Значит, я написал такой роман, из которого это можно было вычитать. Я не знаю, хорошо это или плохо.
Сам я идею своего романа сформулировал бы без оригинальности: «обретая родину, обретаешь нравственность; обретая нравственность, обретаешь судьбу». А родина –  Россия. И одна из главных ее бед, на мой взгляд, и в XV веке, и сейчас, –  оскорбительное для русского человека «московитство». То есть когда отказывают в существовании любому другому взгляду на вещи, кроме московского. Я писал о своем родном взгляде –  пермском, уральском. «Московиты», не замечая моего «уральского» косоглазия, в духе своей традиции вычитали «из меня» апологетику идеи империи. Наверное, для них– то Путин как раз и является единственным читателем –  как самый главный «московит». Впрочем, на мой взгляд Путин «московитством» не страдает –  он же «питерский».
А вообще я считаю, что имперское устройство –  единственно возможное для процветающей России. Проблема ведь не в форме, а в содержании. Можно привести в пример некоторых рьяных христиан, одни из которых жгли людишек, а другие за них жизнь отдавали –  обряд же формально для всех был един. Так и с идеей империи. За всю свою историю российское имперство еще никогда не было порядочным.

Правда ли, что ваша основная специальность – инструктор экстремального сплава по сибирским рекам? И часто ли во время таких сплавов случалось рисковать жизнью?

А.И. Моя основная специальность –  искусствовед. Это профессия, а не хобби, правда– правда. Я закончил факультет истории искусств Уральского госуниверситета в Екатеринбурге. А работал инструктором потому, что искусствоведы народу не нужны. (Кстати, я работал еще и журналистом, учителем, корабельным плотником, сторожем, лаборантом и т.д.).
В моих сплавах по рекам ничего экстремального не было. Я работал, в основном, на реке Чусовой. Это, разумеется, не Замбези. По тихой, спокойной речке среди скал плывут байдарки или там катамараны: люди отдыхают. Случались, конечно, и экстремальные ситуации, но по вине стихии –  очень и очень редко. В подавляющем большинстве случаев причина экстремума (или катастрофы) –  разгильдяйство и пьянство (того, кто пострадал, или того, кто руководил пострадавшими). Представьте, например, Южный Буг в районе Гайворона (я там плавал тоже) –  это что, сумасшедшая река, водный слалом? А в Гайвороне наверняка найдутся жители, утонувшие в Буге. Так что опасность на подобном маршруте есть всегда, но человек всегда ее счастливо избежит, если будет следить за собой. В моих походах аварий и смертей не бывало (тьфу– тьфу– тьфу, конечно).
Если хотите узнать, что такое походы –  прочитайте моего «Географа»; там я рассказал все подробно. Сейчас я вожу группы на маршруты только «тряся стариной», для удовольствия.

 

Знаете, лично я никогда не сплавлялся по сибирским рекам. Это действительно такое странное ощущение, как описано в вашем романе? Что неделями плывешь по серой воде, а вдоль берега – только древние покосившиеся идолы, да прочая жуть языческая, да?

А.И. Давайте сначала разберемся с терминами. Я живу на Урале, описываю Урал и путешествую по Уралу. Урал –  это не Сибирь. Вы же не путаете Винницу и Венецию. А Урал и Сибирь –  даже более крупные объекты, они и на глобусе нарисованы, я сам видел. Так что немножко обидно от того, что и Украина страдает высокомерным «московитством».
В молодости мне пришлось несколько раз побывать на Украине –  в Киеве, Каневе, Ровно, Корсуне, Остроге, Каменке, Берестечке. Вам, наверное, непонятно, но со стороны виднее: у меня было чувство, что я хожу по огромной толще истории, что я, как полезное ископаемое, погружен в мощный пласт культуры. От Украины у меня осталось ощущение простора, свободы, какой– то отваги.
Нечто подобное испытываешь и на уральских реках, только культурное содержание, разумеется, иное. Понятно, что на какой– то реке это впечатление ярче, гуще, плотнее и выразительнее, на какой– то –  совсем слабое. Но это не чувство пустоты, одичалости и жути, а ощущение другого мира, который существовал здесь до нас, русских. И мир этот чужой тебе. Он не отторгает, но заставляет быть пристальнее к окружающему. Однако, надо суметь все это уловить. Обычно никто и не воспринимает такие полутона взаимоотношений человека, земли и истории. Поэтому про мой роман говорили, что я придумал все: и народ, и язык, и летопись.

 

До «Сердца Пармы» вы написали еще роман «Географ глобус пропил». Там шла речь об алкоголике и дебошире от которого ушла жена. Это автопортрет? Вы действительно много пьете и у вас несложившаяся личная жизнь?

А.И. Про «Географа» говорят, что я взял да стал резать о себе правду– матку. Я что, идиот –  перед всей страной трясти своим грязным бельем? Нет, я не бухаю, и в личной жизни у меня все нормально (жена –  свидетель). Кстати, мой Географ –  не дебошир, и жена от него не ушла, да и алкоголиком его назвать трудно: так, напился пару раз, с кем не бывает. Выражение «Географ глобус пропил» –  это «обзывалка» учеников для своего учителя географии, а не кредо моего героя. Впрочем, «разврат, пьянка и дебош» (цитирую Высоцкого) –  далеко не самое главное содержание моей книги.
Впрочем, если бы я и пил, как свинья, –  все равно бы не признался.

 

Много говорят о том, сколь несчастливо складывалась допечатная судьба романа «Сердце Пармы». Утверждают, что публиковать его отказались чуть ли не десяток издательств. Зато когда роман был опубликован, Вы получили все мыслимые и немыслимые литературные лавры. В связи с этим вопрос: что за эмоции владели вами в момент получения этих премий? Злорадство? Чувство, что эх, черт возьми, я скрутил– таки этот мир в бараний рог!

А.И. Роман я предлагал всего в два издательства: свое родное Пермское книжное и московское издательство «Пальмира». И там, и там роман издан книгой (в Перми она называется «Чердынь –  княгиня гор»). Не все гладко проходило с утверждением на издание, но все неувязки –  в пределах обычной рабочей корректности. Никакого огульного отвержения не было вовсе.
Теперь насчет лавров. Про немыслимые промолчу. Из мыслимых у меня всего два лавра: две не очень известные премии, и все. Я поучаствовал в премиях «Российский сюжет– 2003» и «Национальный бестселлер– 2003», но ничего там не получил (мне кажется, меня там и не прочитали: роман участвовал еще в качестве рукописи). Также я немного посоискал Букера, но из списка претендентов я с треском был вышвырнут за «низкий художественный уровень», и к конкурсу меня не допустили. Еще книга вошла в шорт– лист премии «Книга года», но эта премия для издателей, премия книге, а не произведению. Хотя все равно приятно.
Получая свои малозаметные премии, я особенного злорадства не испытывал (хотя хотелось испытать). Что толку в злорадстве? Что можно доказать премиями тем, кто считает меня бездарем? Ничего не докажешь, никак не переубедишь. Да и роман мой –  не «Капитал», чтобы после его появления мир скручивался в бараний рог.

 

Книжный рынок сегодня – это полноценная часть шоу– бизнеса. А шоу– бизнес безжалостен к тем,  кто играет в его игры. По итогам 2003 года вы признаны в России писателем года №1. Не страшно, что пройдет еще год– два и никто – ни едина душа на свете! – больше не вспомнит о вас и о ваших книгах?

А.И. Ну, скажу, что все– таки писателем № 1 в России, даже в 2003 году, остается, наверное, Лев Толстой. Меня в 2003 году просто первым из очереди в этом театре пустили на галерку, и все.
А с шоу– бизнесом надо разобраться. Во– первых, «писатели –  полноценная часть». Согласен. Но не я. Во– вторых, «шоу». Ну какое из меня шоу? Я не писал ни ужасов, ни порнографии, ни апологетики каких– нибудь политических извращений. Я не участвую ни в каких литературных или окололитературных тусовках –  ни московских, ни своих местных. И очень сложно сотворить шоу из романа о тонкостях истории Пермской области в XV веке, причем роман написан никому не известным человеком с запоминающейся фамилией Иванов. В третьих, «бизнес». Понятия «бизнес» и «литература» совмещаются только у 5– 7 писателей в России, и я не в их числе. Как говорит герой в фильме «Дежа вю»: «Хотелось бы, конечно, чтоб она у нас была, мафия– то, но…».
А на счет того, что через год– два обо мне не вспомнят… Боязно, конечно, что не вспомнят… Не знаю, но я, например, помню хорошие книги, прочитанные мною и 10, и 20 лет назад. Наверное, кто– нибудь все– таки вспомнит и мою книгу. Хороший –  «мой» –  читатель, он вспомнит. А «не мой» –  да и хрен с ним. К тому же друзья вспомнят, близкие (уж им– то я забыть об этом не дам, пусть и не мечтают). А вот если «не вспомнит» издатель –  тогда придется проходить уже пройденную дорогу во второй раз. Что ж, в нашей жизни вообще очень мало вещей, которые даются нам раз и навсегда. Обычно каждый раз приходится добывать все заново. К счастью, уже пройденная однажды дорога во второй раз кажется короче, это закон восприятия.
Да и что значит: «вспомнят»? В Перми, скажем, обо мне и так «помнят» гораздо меньше, чем в Москве. Появилась в газетах пара заметок размером с бутылочную этикетку, и все. Про это «вспомнят –  не вспомнят» есть хороший анекдот. Гримерка в цирке; сидят два тоскующих клоуна, Белый и Рыжий, смотрят в пол. Белый похож на Пьеро, длинные черные волосы, трагические глаза. Рыжий –  толстый, конопатый. Белый тяжело вздыхает и говорит: «Не зовут… Забыли…» Рыжий тоже тяжело вздыхает и говорит: «Не зовут… По– омнют!..» Так что мне всегда будет, чем утешиться.

И последний вопрос. В ваших книгах так много говорится о смерти. А сам вы боитесь смерти?

А.И. Боюсь.