Алексей
Иванов

МИФОЛОГИЯ

Странный, магический народ вогулы –  манси.  В них Вы воплотили то волшебное начало, равно чуждое  и внушающее страх и пермякам, и русским. Не подвергая сомнению реальность их существования (я далека от того, чтобы объявлять зырян да вогулов мифическими народами, как это делали некоторые критики), все же хочу спросить: почему именно в них?

А.И. Причин много. Во– первых, в XV веке в Прикамье манси (вогулы) были куда «пассионарнее», чем коми или даже русские. Во вторых, мансийский фольклор меньше искажён русским влиянием, чем фольклор коми, и, следовательно, более своеобразен. Я не сочинял, а опирался на реальные феномены, например, на предания, и мансийских преданий –  больше (может быть, к ним просто легче доступ), а мансийские чудища страшнее (хотя это субъективно). В третьих, примерно так оно и было: пермяки роднились с русскими, а манси воевали. А в четвёртых, изучение нашей истории само по себе настраивает на особенное уважение к этому народу, не сдавшемуся пришельцам, ушедшему на север, а ныне пусть спивающемуся и гибнущему, но не предающему своей национальной самобытности. Но всё равно не стоит «межевать жёстко»: в XV веке родство между манси и коми было гораздо более явно, и когда я писал о вогулах, я в лице их народа персонифицировал всех древних финно– угров, к которым относятся и коми.

ПРОТИВОБОРСТВО ЯЗЫЧЕСТВА И ХРИСТИАНСТВА В ПЕРМИ

Язычество сохраняет свои позиции вплоть до ХХ века. Что дало крещение Перми? Вы отводите церковникам Пермского княжества крайне негативную роль...

А.И. Для язычников христианизация увеличила шансы на выживание, хотя и «обрезала корни». (Кстати, вопрос: а может ли выжить дерево с обрезанными корнями?) Христианизация дала доступ к более обширной и мощной культуре; правда, своя традиция при этом волей– неволей погружается в недра семантики, откуда извлечь её могут лишь специалисты –  и то лишь в качестве музейного раритета. Но дело не в культуре. Языческая этика неприемлема для высокоразвитого общества. Путь в будущее неминуемо проходит через уничтожение капищ. А «негативная роль церковников»… Может, я перегнул палку. Может, и нет.
Церковники делали объективно необходимое, прогрессивное и благое дело. Наверняка и в реальной жизни не всё у них было гладко, но это не аргумент. Я просто попытался глядеть глазами человека того времени. Давайте перенесём этот смысл на день сегодняшний. Скажем, монетизация льгот –  дело необходимое, потому что не будет товара, если за него не будут платить. Но таким ли образом нужно это делать? Такую ли цену следует назначать? И после всего любит ли кто– нибудь «министров– монетизаторов»? Когда от гибкости нововведений зависят жизни людей, негибкость модернизаторов становится не просто недостатком, а преступлением. Особенно –  в делах веры. Поэтому историческую миссию, на которую в XV веке были призваны церковники, в моём романе исполняет вовсе не религиозный деятель, а князь. Однако помимо исторической, социальной стороны дела есть и сакральная –  и поэтому князь гибнет.
Э– э, что же получится, если разобраться «по пунктам»? Несовершенный способ нововведения не означает ошибочности самого нововведения. То есть, недостатки конкретных миссионеров не означают ущербности христианства в целом. Не надо записывать меня в апологеты язычества, хотя погибших язычников мне жаль. Это раз. Использование мною имён реально существовавших деятелей, чьи романные образы могут покоробить верующих, это, так сказать, грех, которого невозможно избежать. Кто ничего не знает, тому и реальные имена ничего не скажут; кто знает –  тот прочтёт их и сквозь псевдоним. Куда ни кинь, всюду клин. Это два.

Конь Нята, былинные богатыри, Пелино поле и огненный Ящер, лесные чудища... Читая Вашу книгу, словно переносишься в мир русских сказок с бабой– ягой, коньком– горбунком и прочими волшебными атрибутами, только сказки эти  неадаптированы для детей, от чего становится страшно…
С другой стороны, Ваша книга стала своеобразным эпосом пермской земли –  открывая для читателя мир преданий нашей родины, знакомый нам гораздо хуже, чем, скажем, греческая или даже кельтская мифология... Вы думали об этом, когда писали книгу?

А.И. Я думал об этом, чего уж скромничать. Правда, я не брал на себя роль популяризатора мифов и не пытался выстроить из них нечто вроде фэнтези. Я использовал культурный архетип, не более того. Кое– что и сам выдумал, например, легенду о Пеле и Ящере. Чересчур нагло было бы с моей стороны выдавать её за литературную обработку реальной легенды. Я не Оссиан. А близость к русским сказкам я усилил не случайно, потому что на мой взгляд (и не только на мой) русский фольклор насквозь пропитан финно– угорской обрядовой практикой. Рассуждать об этом можно очень долго и интересно. Пример тому –  образ Бабы– Яги, «бабы в яге», которая, возможно, есть контаминация финно– угорского святилища с Сорни– Най, Зариней, Золотой Бабой. Я уже опубликовал статью о сравнении персонажей сказов Бажова с персонажами Пермского звериного стиля и продолжаю эту тему в новом романе, который выйдет в свет в августе в издательстве «Азбука– Классика».

Женские образы несут безумие –  ламии, Сорни– Най, Прокудливая Береза... Это дань языческим мистериям, связанным с культом богини– матери?

А.И. Нет, ни к чему такие «лобовые» объяснения. Вообще: самое интересное –  это не войны, не клады, не поиски истины, а взаимоотношения мужчины и женщины. Если они из разных миров, то это заканчивается печально (см. «Ромео и Джульетта»). Тот, кто для своего возлюбленного входит в чужой мир, расплачивается жестоко –  например, безумием. Мистерии здесь не при чём.

Ламии в вашем романе –  связаны ли с античными и средневековыми ламиями, известными нам из европейской культуры, или это случайное совпадение звучаний?

А.И. «Ламия» –  случайное совпадение (вот вам и «высшее образование как широкая эрудиция»!). Слово «ламия» я придумал по аналогии с мансийскими названиями рек –  Лопсия, Тальтия, Пашия и т.д. Точно так же, как имя ламии –  Тичерть –  придумано по аналогии с коми– названиями рек: Кишерть, Сысерть, Бисерть.

Как, по– Вашему, мифология вписывается –  или не вписывается –  в то, что происходит в современном мире?

А.И. Какая мифология? Древняя? Нет. Если, конечно, не притягивать её за уши –  так Нострадамуса «заставили» предсказать избрание генсеком КПСС Михаила Горбачёва. Миф имеет функцию объяснения, а функцию предсказания он приобретает лишь тогда, когда мир считается статичным, неизменным. Но мир не таков, и глупо искать в древних мифах объяснение нынешних событий. А вообще мифология отлично вписывается в происходящее. Даже более того, мы по– прежнему по самую маковку погружены в мифологический мир, который с реальностью имеет мало общего. Только наши мифы неинтересны. Будоражит древний миф о Золотой Бабе –  проклятья там всякие, черти лысые… А современный миф о демократии не будоражит ничего.

ГЕРОИ КНИГИ

Влияют ли Ваши герои на Вас? Возможно ли, что к Вашему собственному опыту прибавляется и опыт Вашего персонажа?

А.И. О влиянии героев на судьбу моей персоны я пока что судить не могу. Вот выйдет вторая книга подобного же плана, и тогда станет ясно, случайность ли то, что я принимаю за влияние, или закономерность. А с опытом… Хочется сказать «да» (сразу вокруг себя начинаешь расточать некий ореол загадочности, таинственной неоднозначности), но надо сказать «нет».

Кто из героев Вам ближе: Михаил, Калина или Асыка?

А.И. Калина.

Мотив предательства –  Матвей оказывается плохим сыном, Тиче –  плохой женой, Иона –  плохим священником –  очень силен в вашей книге... Есть ли в этом какая– либо параллель с христианством?

А.И. В том смысле, что христианство оказывается плохой религией? Нет, я такой параллели даже не задумывал. А насчёт всего остального… Человек не исчерпывается одной своей ролью: сына, жены или священника. У человека много ролей, вопрос –  какая из них главная. Может, Матвей был бы и не плохим сыном, но он главной ролью избрал себе роль князя, и сыновнюю роль ему пришлось провалить. Предательство –  следствие, а не причина. Так же и Тиче была навязана иная главная роль: не жены, а ламии. Так же и Ионе. Так же и поныне многим из нас. Ельцин, может, и хороший был бы президент, да вот сам он избрал себе роль «главы семьи», вот и провалил дело.

Верность –  наказуема? (образ Кривоноса, Зыряна, Исура –  все погибают во имя князя Михаила, но тот все равно проигрывает битву).

А.И. Странный вопрос. Только в «наказуемости» и определяется факт существования чего– либо. Если бы боги не совали Одиссею палки во все колёса, как бы мы узнали, что он –  большой патриот Итаки?

Обреченность любви (Михаил– Тичерть, Полюд –  Бисерка, Ветлан –  Бисерка): Вы не верите в хэппи– энд, в бытовое счастье двух людей?

А.И. В бытовое счастье –  верю, почему бы и нет? Не верю в благополучный исход вторжения в чужой мир, а в данном случае все эти любви были вторжением, и пришельцы гибли.

 

Для Вас любовь –  неизбежная потеря? Любовный треугольник повторяется: Асыка –  Айчейль –  Калина, Асыка –  Тиче –  Михаил. Что стоит за этим? Цикличность истории? Неизбежно ли наказание, и если да (все, кто видел/участвовал в похищении Вагрийомы, сходят с ума), кто его посылает? Высшие силы или совесть?

А.И. Трагизм большой любви –  жанровая норма, потому что для читателя (зрителя) величина чувства определяется степенью трагичности. Представьте себе Ромео и Джульетту, у которых не случилось проблем с тестем и свёкром. Да, они могли бы прожить вместе 70 лет, и любовь бы их не потускнела с годами, и они могли бы, случись беда, отдать жизнь друг за друга –  но как в этом убедить читателя? Не стоит литературу переносить на жизнь «неадаптированно», потому что «драматургия» жизни строится по иным законам. Во всяком случае, в зрелые годы.
Любовный треугольник в моём романе повторяется, это верно, но цикличности истории как таковой здесь я не подразумеваю. В данном случае, «сцепка» Асыка– ламия –  это капкан. Калина из него вырвался, Михаил –  нет. А неизбежность наказания вытекает из невозможности представителю одного мира жить в другом мире, сохраняя свою идентичность. Например, рыбе на суше. Или христианину среди язычников. Это не наказание, это естественный порядок вещей. Совесть или бог здесь не при чём.