Алексей
Иванов

Можно ли сегодня с помощью слова изменить реальность вокруг или в отдельно взятой стране?

А.И. Конечно можно. Это и происходит повсюду – включите телевизор. Реальность – это сумма впечатлений, а впечатление – вещь субъективная. У нации впечатление, что Россия поднимается с колен, а у статистики – что ложится ничком. Главное – настроить «приёмники» людей на нужную оценку. Вот вы, взрослый человек, работающий допоздна, не можете ночью купить себе банку пива. Если вы мыслите самостоятельно, вы скажете: «Вот ведь гадство!» А если ваша голова забита демагогией про общественное благо, вы скажете: «Хорошо, что в стране борются с пьянством!» Настройка на нужный регистр восприятия производится всегда словами. А иммунитета от настройки в информационном обществе нет априори. Для иммунитета нужен опыт практической деятельности, а возможность что-то делать у нас неуклонно сокращается. Нет опыта – нет реальности, и всё решают слова.

Может ли писатель формировать общественное мнение и посылать сигналы тем, кто стоит у власти (с помощью своих произведений) и даже быть услышанным?

А.И. Писатель будет услышан властью тогда, когда говорит то, что власть хочет услышать. И если она желает слушать. Сейчас голос писателя – просто один из голосов в хору, он неразличим. Никакого общественного мнения писатель формировать уже не может. Общественное мнение формируют соцсети, тусовка, телевизор, который фоном бормочет на кухне и незаметно вдалбливает в сознание то, что власть хочет туда вложить. Писатель может лишь как-то красиво оформить уже готовое мнение, да и то в пределах своего комьюнити.
Значение писателя свелось к значению обычной «говорящей головы». Может, это и к лучшему. В нынешнем информационном обществе формировать общественное мнение и писать романы – разные функции. Представьте, что хирург объявляет: «Аппендицит удаляю только тем, кто проголосует за Жириновского!» Не дело врача заниматься агитацией посредством своей работы. И не дело писателя. Это архаичное поведение. Гражданская позиция нужна для личности, но политические предпочтения противоречат универсальности профессионализма. Говоря проще, я могу пойти на пикет и протестовать до упаковки в автозак, но писать роман об этом не буду. Потому что роман получится плохой: самовлюблённый или одиозный. А профессионалу стыдно за плохую работу.

Какова сегодня роль писателя?

А.И. У писателя нет никакой роли. Точнее, он может выбирать себе любую роль. Хочет – возомнит себя трибуном и борцом, хочет – будет печальником о земле русской, хочет – начнёт поливать грязью, издеваться или кривляться. На самом деле у писателя только одна функция: рассказывать интересные истории. Писатель может вкладывать в эти истории любую мораль, потому что нынешняя цензура – не в области морали, а в области интереса. Никто не будет тебя читать, если ты написал скучно, пусть даже самую расправдивую правду. Напомню, что я имею в виду романы, а не публицистику писателей. Публицистика писателя – это не совсем литература.

По вашему роману «Ненастье», главный герой которого – человек, переживший Афганскую войну, сейчас снимает сериал телеканал «Россия». Очевидно, что продюсеры пророчат ему оглушительный успех и считают, что он будет востребован зрителями, станет мейнстримом. История об «афганцах» - в широком смысле этого понятия, таком, какой мы ранее обсуждали, снова актуальна настолько, что оказалась востребована на федеральном канале?

А.И. Федеральному каналу нужна качественная драматургия, которая не требует больших капиталовложений на съёмку. Это прагматичный подход, который практикуют все производители, даже такие лидеры, как «HBO» или «AMC». А в искусстве нет актуальных или неактуальных тем. Искусство всегда живёт по принципам «инновационной экономики». Например, в «инновационной экономике» не спрос диктует предложение, а наоборот. Возьмём, скажем, историю айфона. На айфон не было никакого спроса, потому что никто не знал, что такое айфон. Но появилось предложение – появился и спрос. На таком подходе растут нынешние IT-гиганты вроде «Google», «Microsoft» или «Facebook». Они предлагают нечто новое, на что ещё нет спроса. Искусство устроено точно так же. Поэтому говорить про актуальность или неактуальность какой-то темы нелепо. Разве тема школы волшебников была актуальна до «Гарри Поттера»? Или кого-то интересовали судьбы семи королевств Вестероса до «Игры престолов»? Производитель выбирает не тему, а мастеров. И канал «Россия» выбирал не тему афганцев, а Урсуляка и Иванова. А станет ли фильм хитом, зависит уже от режиссёра, сценариста и актёров. Я свою работу сделал, я уже курю на лестнице.

Расскажите о съемках. Насколько Сергей Урсуляк, понял замысел, насколько его удалось передать Илье Тилькину? Насколько удачно, на ваш взгляд, подобраны исполнители главных ролей? Работаете ли вы в качестве консультанта картины?

А.И. Съёмки ещё не начались, и сценарий ещё не готов. Тут пока не о чем говорить.

Почему ни в литературе, ни в кинематографе не появляется произведений, осмысляющих главные трагедии современной России, в том числе связанные с терроризмом? У нас до сих пор нет ни одного заметного произведения, посвященного Норд-Осту или Беслану – несмотря на то, что прошло уже достаточно времени, чтобы что-то сказать (в отличие от США, где много художественных высказываний об 11 сентября)? Может быть, для того, чтобы это не повторилось, нам нужно снова пережить эту боль, но мы ее замалчиваем?

А.И. У нас нет произведений не только про теракты. У нас вообще практически нет серьёзных произведений про современность. Причина этого – появление соцсетей. Соцсети переформатировали общественное сознание. Нынче роман воспринимается читателями так же, как пост в фейсбуке. Вот представьте, что некий современный писатель ФМ написал роман про то, что талантливый питерский студент хочет принести пользу обществу, но все его планы гибнут из-за бедности, и он берёт топор, грабит киоск микрозаймов и рубит кассиршу, а заодно и её сестру, которая зашла погреться. В оправдание студент придумывает некую теорию, что ради большого блага можно пойти на маленькое зло, но сам же и прогибается под укорами совести. Как отреагируют читатели? Обольют студента помоями, дадут тысячу советов, как ему выйти из положения, и расскажут сотню поучительных историй на эту же тему. Роман не будет воспринят как притча о том, что «тварь я дрожащая или право имею?» Он будет воспринят как история о проблемах некого лузера Раскольникова. И роман не состоится как художественное произведение, он останется на частном и бытовом уровне осмысления.
Для современного читателя художественная реальность отличается от обычной так же, как онлайн от офлайна. Но это разные модели, и непонимание их природы убивает художественное творчество, вернее, метод реализма. Вспомните фильм «Человек с бульвара капуцинов: там ковбои на киносеансе принялись палить в поезд на экране из кольтов. Это – современные читатели художественной литературы, воспитанные соцсетями. Потому разговор о современности сейчас возможен только сквозь некую искажающую оптику, а не напрямую. Самый простой образец такой оптики – исторический жанр. Подобной «искажающей» оптикой является и постмодернизм, например, абракадабры Пелевина. Но про национальные трагедии писать в абракадабру кощунственно. А ещё литературный разговор о современности можно отформатировать как жанровое произведение. И боевики о терактах я уже читал, в частности, о захвате больницы в Кизляре. Но в формате жанрового произведения разговор о современности читателем не «прочитывается», в этом я убедился на примере своих романов «Псоглавцы» и «Комьюнити».

Как вы восприняли новость о том, что Нобелевская премия по литературе досталась Бобу Дилану? Формулировка жюри звучала как «за создание новых поэтических выражений в рамках великой американской песенной традиции».

А.И. Я к этому никак не отнёсся. Я не специалист по великой американской песенной традиции. Думаю, в Нобелевском комитете сидят не дураки. Если дали – значит заслужил.

Могли бы вы представить себя на встрече с Владимиром Путиным в кремлевском кабинете на разговоре «по душам»? Один на один или в окружении других писателей? Зачем бы вы пошли на такую встречу?

А.И. Я дважды ходил на такие встречи. Первый раз – потому что интересно было, второй раз – доказывал чиновникам, что я существую, правда, всё равно не доказал. А разговора «по душам» я уже не могу себе представить. И не только с Путиным. Здесь причина не в Путине, а в обществе, где главная коммуникация – соцсети. Например, я по себе знаю, как изменились встречи с читателями. Уже нельзя говорить свободно, то есть приватно, потому что эту встречу обязательно выложат в сеть для всеобщего обозрения, или, ещё того хуже, публично перескажут твою речь своими словами в меру своего понимания. В информационном мире нет приватного пространства, всё пространство – публичное. Поэтому и в разговоре «по душам» президент скажет то же самое, что говорит с трибуны. Помню, когда мы любили Обаму, по телику прошёл сюжет: мальчик спрашивает, есть ли в Белом доме такая особая книга, в которой написаны все тайны, и может ли Обама сказать ему, кто застрелил Кеннеди? Обама ответил, что такая книга есть, и он может сказать, но потом, к сожалению, ему придётся этого мальчика убить. Вот и поговорили по душам.

Несколько вопросов к вам как к историку. Нужен ли крупному мегаполису еще один храм – на этот раз на воде во имя Екатерины Александрийской? С чем, на ваш взгляд, связано недовольство многих жителей Екатеринбурга, неприятие этой идеи? Симпатизируете ли вы ей?

А.И. В этом вопросе не нужно мнение историка. И вообще не нужно мнение какого-то специалиста. Если РПЦ строит храм на свои деньги и соблюдает градостроительные правила – никто не может ей запретить. Если же храм строится на деньги бюджета, то нужно провести общественный опрос. Это обычная демократическая процедура, которую не следует подменять фейсбучной болтовнёй. Вопрос-то ведь не в том, строить храм или нет, а в том, что «решают без нас». Если общественный опрос покажет, что две трети горожан желают получить новую церковь на деньги бюджета, оставшаяся треть примет это, хотя всё равно будет бурчать.

Нужен ли Екатеринбургу православный музей истории России, который сейчас собираются возвести рядом с цирком.

А.И. Церковь у нас отделена от государства, а культура – нет. Поэтому мне кажется, что музей нужен, даже с такой специфической идеологией. Православная история России – абсолютно легитимная версия российской истории, и пусть она будет предъявлена обществу в виде музея. Власть вправе тратить деньги на музей, потому что музей в её компетенции. Не нравится музей – переизбирай власть. Но посоветоваться с обществом всё равно не мешало бы. Советовался же с обществом Гавриловский, когда искал название для первого в городе небоскрёба.

Как вы относитесь к инициативе переименовать проспект Ленина в улицу Екатерины? К предложениям назвать одну из улиц в городе в честь командира ополченцев самопровозглашенной Донецкой народной республики Моторолы? На первый взгляд, это может показаться фарсом, но инициативу уже поддержали известные люди, в частности, Владимир Бегунов.

А.И. Богдан, у вас в руках СМИ. Проведите опрос. При чём здесь мнение Бегунова или Иванова? Ходить-то по улице придётся всем.