Алексей
Иванов

  (фрагмент статьи)

 <…> Геопоэтическая модель Урала, сформировавшаяся в 1920–1930-е гг. в творчестве Бажова, в начале 2000-х гг. получила развитие в прозе Алексея Иванова, в цикле его уральских романов: «Сердце Пармы», «Географ глобус пропил» и «Золото бунта» [Абашев, Абашева, 2010]. Воссоздав с потрясающим эффектом художественной реальности мир средневековой Перми Великой, романом «Сердце Пармы» Алексей Иванов открыл литературе пути к обновленному художественному регионализму, темпераментному и энергичному, уверенному в себе и думающему без оглядки на литературный мейнстрим. Все романы его уральского цикла объединяет целостная и сильная интуиция ландшафта, чувство земли. Чтобы охарактеризовать особенность этого ощущения, сошлемся на одно из интервью писателя. Отвечая на вопрос о своих первых литературных опытах в жанре фантастики, Иванов сказал: «Я ощущаю себя оставившим фантастику как жанр, сам на себя зацикленный, ограниченный собственными рамками, а не стилевые приемы фантастики, настроение фантастики. Ощущение многомерности мира, ощущение, что та реальность, которая перед глазами, – еще не все, чем мир может удивить человека» [Иванов, 2005, с. 14; курсив наш. – В. А., М. А.].

Очень важное признание. «Настроение фантастики» в уральских романах Иванова обнаруживается не только и даже не столько в появлении в его прозе сверхъестественных существ и явлений, сколько в описаниях ландшафта – гор, рек, тайги. Его удивляет земля. Вот характерный пример из романа «Сердце пармы»: «Они медленно шагали по Священной дороге. Трещали кузнечики, во рву у Вышкара пели лягушки, в реке изредка всплескивала рыба. Неприкаянные духи бродили по лесу, шумели ветвями, вздыхали, перешептывались. Только Мертвая Парма горбилась, как глыба подземной тишины. Для старого шамана она была словно мускул огромного сердца земли, которое обнажилось из-под почвы и медленно бьется вместе с высоким ходом судеб, что как тучи плывут над памом и князем, над Мертвой Пармой, над народами, богами и звездами [Иванов, 2003, с. 14; курсив наш. – В. А., М. А.].

В выразительном описании панорамы, развертывающейся перед идущими к гляденовскому холму близ Перми («Мертвая Парма») вогульским князем и памом, «настроение фантастики» сильнее всего выражается не в духах, бродящих по лесу, а в мощных метафорах, передающих жизнь и силу холма – «огромного сердца земли». Конечно, можно сказать, что такое восприятие отражает архаическое сознание. Действительно, оно вводится в повествование как взгляд старого шамана. Но в романе «Географ глобус пропил» то же видение и чувство ландшафта присуще современному человеку, учителю Служкину. То есть, несомненно, это авторское ландшафтное чувство. Алексей Иванов ощущает и в формах ландшафта видит непостижимую жизнь и неукротимую энергию земных глубин. Его горы и реки живы не в смысле банального метафоризма, а по существу: это их древняя энергия определяет ход истории и человеческие судьбы. Эта интуиция и превращает его пейзажи в геопоэтические образы. Алексея Иванова эстетически притягивает древнее, неведомое, вышедшее из темных и страшных земных глубин. В мифопоэтических терминах Алексей Иванов чувствует Землю преимущественно как хθων. В своей хтонической ипостаси Земля открывается как источающая энергию темная бездна, порождающая чудовищное, как мир, где царствуют непостижимые силы [Лосев, 1996, с. 21, 43–79].

В уральской прозе Алексея Иванова с новой степенью художественной убедительности и глубиной интеллектуальной рефлексии реализуется геопоэтическая доминанта Урала. Ее же яркий хтонический колорит связан с локальной пермской традицией.

 

Литература

1. Абашев В.В., Абашева М.П. Поэзия пространства в прозе Алексея Иванова // Сибирский филологический журнал. 2010. № 2.
2. Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2003.
3. Лосев А.Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996.