Алексей
Иванов

...Мы, то есть я вместе с учениками,

ждем какого-то учителя, а он не приходит,

и никто не имеет понятия, как он выглядит...
Н. Ниман «Школа насилия»
(перевод Э. Венгеровой)

 

Совпадения не бывают случайными. Они лишь знак некоей закономерности, которую нам следует обнаружить и описать, хотя бы в виде эмпирического закона.
Причина, по которой редакторы одного издательства обратили внимание на эти две книги, – не столь существенна. Важнее, что на разных концах Европы почти одновременно пишутся два текста, удивительно схожих по композиции, по контурам представленных характеров, по ощущениям, по восприятию мира.
Норберт Ниман живет в Германии. Его роман «Школа насилия» появился в издательстве «Азбука-классика» в 2004 году. А спустя год это же издательство опубликовало книгу пермяка Алексея Иванова «Географ глобус пропил». Она уже выходила в Москве, но только сейчас, в Петербурге, учтена авторская воля в том, что касается порядка глав.

Немец более искушен в искусстве сочетания слов. Наш – проще, но увлекательней. Я всегда предпочитаю читать «своих». Мне интересней, как человек осмысливает хорошо знакомый мне мир. Однако, сравнивая два попавших на стол романа, еще раз удостоверился, что на всех широтах земных современники удивительно схожи.

Уверен, что и Ниман, и Иванов до сих пор и не подозревают о существовании друг друга. При этом нарисовали портреты почти идентичные. Кажется, что герой обоих литераторов – один человек. Только у немца он постарел лет примерно на десять и дальше ушел по тропе одиночества.

Виктор Служкин преподает географию в средней школе. Франц Бек – родной язык и историю. Виктор женат; семейная жизнь Франца в далеком прошлом. Оба не любят свою работу, не понимают учеников, опасаются их. Но и тот, и другой крайне неуверенно двигаются в мире взрослых. Оба влюблены в своих учениц; тяжело и, кажется, без взаимности. Даже финальные части обоих романов построены почти одинаково. И Служкин, и Бек уезжают с подопечными в недолгое путешествие. Только немец садится в кресло комфортабельного автобуса, а русский взгромождается на катамаран.

 

Жизнь – какова она есть...

Герой Алексея Иванова, несмотря на фамилию, не то что прислуживать, а и служить никому не желает. По образованию, по призванию он совсем не учитель, а в школу попадает совершенно случайно.

Виктор Сергеевич Служкин с превеликим удовольствием валялся бы сутки напролет дома, на теплой печи, но живет он не в рубленой избе, а в двухкомнатной квартире панельного дома. Кроме него на этой жилплощади обитают жена, дочка и кот. Обязанности отца семейства и попреки жены гонят Служкина на поиски хлеба насущного. Он забредает в соседнюю школу и через полчаса вдруг оказывается учителем географии. Хотя по университетскому диплому Виктор Сергеевич – биолог, но здесь вакансии на смежные дисциплины уже заполнены. А вот учить детей экономической географии – некому. И Служкин решительно берется за незнакомое ему дело. Он рад какой-никакой, но зарплате, директор – тому, что заполнил лакуну в учебном плане. Недовольна с самого начала одна лишь завуч – Роза Борисовна, прозванная учениками Угрозой.
«Виктор Сергеевич, – губы ее брезгливо вздрогнули, – что такое работа учителя? Вы имеете понятие о психологии подростка? Вы сможете составить себе программу и планы индивидуальной работы? Вы умеете пользоваться методическими пособиями? Вы вообще представляете себе, что такое школа?..»
На последний вопрос мы все кивнули бы самодовольно, поскольку помним, что не только учились как-нибудь и чему-нибудь, но и выцарапали в конце концов замечательную бумажку с перечнем пройденных нами предметов. И – ошиблись бы процентов на девяносто.

Прежде всего, мы не правы, утверждая, что имеем, мол, среднее образование. То есть знания в объеме, предложенном нам когда-то десятилеткой. Несогласные могут попытаться с ходу сдать выпускной экзамен по любой дисциплине, воспользовавшись хотя бы набором вопросов ЕГЭ (Единого государственного экзамена)... Ведь образование, отметил еще Лев Толстой, есть не итог, а действие. Работа упорная и непрерывная, как, скажем, езда на велосипеде. Кто перестает крутить педали – падает. Может, не сразу, может быть, удастся кому-то и проскочить по инерции несколько десятков метров по гладкой дороге, но дальше все равно встает простая альтернатива – либо слезай, либо напрягай мышцы...

Ну и конечно, мы заблуждаемся, предполагая, будто бы знаем, что такое – преподавать...

Вообще-то Угроза Борисовна персонаж любопытный. Она со странным упорством ставит препоны герою, и за это, кажется, мы, читатели, должны ее ненавидеть. Притом она постоянно оказывается права, за что мы должны ее ненавидеть пуще прежнего.

Есть три области человеческого знания, где каждый ощущает себя достаточно компетентным, – литература, медицина и педагогика. Все мы знаем, как должны учить нас, как должно учить других; знаем потому, что сами отсидели десять лет за школьной партой.

Служкин – не исключение. Что он знает о школе? Да только лишь то, что самому там приходилось несладко. Глава о детстве героя называется «В тени великой смерти». В 1982 году, в момент, когда начала ломаться эпоха, Витька был восьмиклассником. Разумеется, он ровесник автора, человек поколения восьмидесятых. Что это за люди, мы не знаем до сих пор, хотя именно они сейчас входят во власть, начинают определять политику государства и настроение общества.

Наверное, справедливо Алексей Иванов вставил ретроспективный кусок в середину текста. Если бы он выдвинул его в самое начало, прологом к истории, читатель забыл бы о нем практически сразу. А сейчас мы понимаем самое главное – почему Служкину так отвратительна школа.

Та же Пермь, только на полтора десятка лет раньше. Унылый урок русской литературы вдруг прерывается сообщением о смерти Генерального секретаря. И – начинается вселенский плач. Это ведь только в столицах Ильича-маленького именовали «бровеносным» и «броневым». На Урале его принимали почти всерьез.

«– У нас, когда сказали, что Брежнев умер, бабы так выли на уроке...

– Только при Брежневе порядок навели, все и развалится...

– Посмотрел бы я, как ты сейчас в Америке на заводе работал. Да ты бы вообще там негром родился...»

Подросток Витька еще надеется встроиться в этот мир. И сам напрашивается на ответственное задание: переписать на магнитофонную ленту траурный марш для школьного вечера. Однако в решающий момент из динамиков громко и бравурно звучит песня вокального квартета из Швеции. Для школы Витька делал одно, для себя – другое и в решающий момент перепутал общественное с личным. Ему повезло, что хоронили вождя бровастого, а не усатого. Так что вместо концлагерей ГУЛага Служкин заработал только вечную ненависть учительницы литературы. Она же еще и поймала Витьку, когда тот заглядывал в окно женской бани. Читателю предлагается угадать – какое из двух преступлений ужасней...

 

Посидеть, поговорить

Мы понимаем, что Служкин ненавидит школу просто как общественный институт. Прежде всего потому, что он так и остался вечным учеником. Хотя ему уже где-то под тридцать, он вырос, но не удосужился повзрослеть. На уроках уныло пересказывает скучный учебник, чувствуя себя не учителем, а его временным заместителем. Чаще всего он кажется школьником, которого «предметник», вызванный за каким-то делом к директору, попросил занять класс на время его отсутствия.

Но и герой Норберта Нимана, Франц Бек, тоже невзлюбил школу. А уж он-то профессиональный работник по бывшим убеждениям, по настоящему положению.
Бек рассказывает читателю о себе сам. По воле автора и переводчика текст его слышится расшифровкой диктофонных записей. Питомец постиндустриальной эры, немец не пишет дневник, не ведет записной книжки, но выговаривается в микрофон миниатюрного прибора. Другого собеседника у него нет.

Франц старше Служкина на десять лет. Он уже успел развестись (Виктору, судя по тексту, этот процесс еще предстоит). Кроме уроков языка и истории Бек ведет в школе театральную студию. Что-то вроде наших внеклассных занятий.
Замечу, что в описании Иванова и Нимана обе школы – русская и немецкая – похожи до удивления. Ребята на уроках и вне школьного здания ведут себя примерно одинаково; что, в общем, не удивительно. Поражает другое – как похожи мироощущения их преподавателей.

«Пришли физрук и две физручки – все три похожи на лошадей, одетые в спортивные костюмы, со свистками на груди...» – фыркает Виктор Служкин.  «Самое большое место, где сидит компания физкультурника Диршки... мастер по серфингу, планерист, остряк и петух со своим курятником, он травит скабрезные анекдоты, они хохочут...» – с такой неприязнью оглядывает своих коллег персонаж Нимана. Уж с чего ему-то не живется, не дышится вольно одному в отдельной квартире, рядом с компьютером, книжными полками, полным холодильником и телевизором?

Бек опасается мира, что притаился за окнами его дома. Он не понимает, чем живут его соседи, не находит своего места в огромной Вселенной. Ему хочется высказаться, он жаждет быть понятым, но сам он не способен сочувствовать даже самому близкому человеку.

На наших глазах он затевает нелепый спор с дочкой, подтрунивая над ее увлечением смазливым киноактером. Девочке едва минуло десять лет, а отец требует от нее ощущений и мыслей своей ровесницы. Бек не замечает, что не он подтягивает Люци на свой уровень, а сам сваливается вниз. Дочь и ученики хотят видеть в нем старшего: опытного, мудрого и снисходительного. Он же сам просит, чтобы его утешили.

«Я подумал, что все на свете, каким бы жалким, или нелепым, или безумным оно не было, неотвязно кричит, требуя, чтобы его услышали, чтобы его поняли...»
Но кто же будет слушать, если каждый хочет одного - быть услышанным?!
На очередном занятии школьного драмкружка ребята вдруг преподносят Беку сюрприз. Они разыгрывают перед ним свою вариацию на темы старой немецкой пьесы. Оказывается, что в конце двадцатого века молодых заботят те же проблемы, что и сто лет назад, - взросление физиологическое и социальное. Только высказываются они откровенней, чем их сверстники в прошлом столетии.
Учитель замечает прежде всего эту резкость и застывает, обескураженный. Он вдруг ощущает себя лишним, выброшенным из жизни. Ему кажется, что его отталкивают, когда на самом деле ему доверяются. Ему предлагают быть вместе, только не равным, а старшим.

 

Из-за острова на стрежень

Сделаться таким же старшим товарищем появляется возможность и у Виктора. И он точно так же ее упускает.

«Он... начал рассказывать, как переворачиваются в стремнине байдарки, и пороги валами смывают экипажи с катамарана, как по весне вздувшиеся реки прут через лес... как парусят на ветру палатки, как ночами горят красные костры на черных крутых берегах... Это была самая интересная география и для Служкина, и для всех прочих...»

Я совершенно согласен с Алексеем Ивановым. Что может быть интереснее рискованных предприятий, особенно, когда тебе только пятнадцать. И все три девятых класса просят «Географа» организовать им весенний поход. Виктор Сергеевич соглашается, но обещает взять с собой только лучших. Тех, кто заслужит это право по результатам контрольной работы. Читателю такая уловка представляется ловким педагогическим ходом, но всем – и нам, и героям – противоречит та же Угроза Борисовна: «Я не ставлю под сомнение туристический опыт Виктора Сергеевича, но если у него в путешествии будет такая же дисциплина, как в школе, то это может окончиться катастрофой...»

В этом отрывке я бы только «туристический» заменил на «туристский». Если верить словарю Ушакова, первый эпитет относится к роду занятий, последний – к самому человеку. «Туристический» журнал – отраслевой орган, средство информации, описывающее разные виды туризма. «Туристский» журнал – дневник, который ведет группа на маршруте. Фирма, что предоставляет услуги проводников, может быть «туристической», тогда как снаряжению и тем более опыту следует быть «туристскими». Однако ныне все стараются употреблять слова не точные, но красивые. И сам Иванов, уже не его персонажи, находит «эпицентр» классного шума – в кабинете географии, хотя ему следует находиться где-либо ниже.

Если же отвлечься от синтаксиса и грамматики, зловредная Роза Борисовна оказывается права почти безусловно. Почему-то все утверждения здравого смысла, какими бы ни казались они поначалу пошлыми, на поверку выходят истинными. Весенний поход, организованный Служкиным, едва не закончился несчастливо. И я все-таки усомнюсь в туристском опыте если не самого автора, то, во всяком случае, его персонажа.

По тому, как рассуждает Виктор Сергеевич, кажется, у него за плечами хотя бы пара «четверок». По его образу действий, я бы не доверил ему руководства и «единичкой».

Любой маршрут необходимо прорабатывать как можно подробней и тщательней. Тем более когда идешь с несовершеннолетними «чайниками» весной, по большой воде. На всех ступенях туристской подготовки нас учили, что руководитель похода должен предусмотреть все возможные неприятности, и тогда, может быть, группе удастся избежать некоей толики уготованной ей приключений. Выводя людей на туристский маршрут, ты должен постоянно помнить, что отвечаешь за жизнь и здоровье участников. Служкину же соображения такого рода абсолютно чужды.

Он напился в первый же вечер и проспал нужную остановку. Крайне неприятная ситуация, но все-таки не криминальная. Всякое бывает в водном туризме. Приходилось и принимать руководителя, выпадающего из вагона, случалось и коротать лучшую половину суток на случайной, ненужной станции. Много хуже то, что Служкин потащил ребят в совершенно неподготовленное путешествие.

«Ученики мои, конечно, вырядились кто во что горазд...» – брюзжит руководитель, встретив участников на вокзале. Поначалу читатель опешивает: с чего вдруг меняется точка зрения? Три четверти романа о Викторе Служкине говорят в третьем лице, теперь нам предоставляется возможность выслушать внутренний его монолог. По мысли автора, фарс здесь должен смениться если не трагедией, то драмой. Но, к сожалению, прежде всего бросается в глаза совершенная растерянность героя перед миром. Он слишком легко пасует, чересчур быстро подчиняется обстоятельствам.

О форме участников путешествия должен позаботиться прежде всего руководитель. Он обязан помнить, что ведет поход в межсезонье, что в группе у него исключительно начинающие. А потому должен на установочных занятиях перечислить все части одежды, включая и нижнее белье. На дворе, по романному времени, начало девяностых, а никак не семидесятые. И вся путешествующая Россия уже лет десять одевается в «шерсть» и «капрон». Уж никак не в брезент и джинсовую ткань, что совершенно не держат тепло, промокнув, и дубеют при легком минусе.

Кстати, в тексте нигде не упоминаются гермоупаковки. Следовательно, руководитель изначально предполагал, что к вечеру первого же дня ребятам будет не во что переодеться.

На второй день путешествия Служкину закрадывается в голову спасительная мысль: может, и хорошо, что так вышло, пусть ребята приучаются к самостоятельности. Гнилая идея, Виктор Сергеевич! Предоставленные себе, брошенные на самих себя, они, может быть, выплывут, но ничему не научатся. Опытный и разумный руководитель должен распределить обязанности. Одного сделать ответственным за «раскладку», то есть за продовольствие; другого – скажем, за ремонтный набор; третьего – за аптечку; четвертого назначить «костровым»; на пятого «повесить» все снаряжение группы... И так далее, и так далее, чтобы каждый участник чувствовал свою толику ответственности за удачу общего дела. На себя руководитель берет координацию и управление.
Он проверит по списку все завтраки, обеды и ужины, лекарства, котелки, тюбики клея, палатки и топоры... Впишет недостающее, вычеркнет упущенное и постоянно будет наготове, на подхвате, чтобы подтолкнуть вовремя «маховик» внутренней жизни группы, пока он не раскрутится по-настоящему.
Это не авторитарная власть, а руководство авторитетного человека. Что же касается приключений, то им почему-то, при самой тщательной подготовке, всегда остается место.

Однако Служкин чурается подобных соображений. Все пять дней путешествия он безостановочно занимается рефлексией, изредка фиксируя происходящее рядом. Чем довести в целости и сохранности без малого десяток школьников, ему важнее разобраться в своих чувствах к одной из них.

 

«Переспать со школьницей»

Сделать ли ученицу своей любовницей? Острый вопрос ставит перед собой Франц Бек и тут же уходит в сторону ловким прыжком: «Господи, да разве в этом дело? Но я никак не могу додумать, не могу выразить в чем...»
И немецкий, и русский учителя влюблены в школьниц. Пассию Бека зовут Надей; Служкин ухаживает за Машей. С одной стороны, выигрышный фабульный, коммерческий ход, с другой – основательно закрученная пружина, легко сдвигающая самый замысловатый сюжет.

Сразу открою страшный секрет – ничего не случилось ни у того, ни у другого. И быть ничего не могло. Эпигоны Гумберта Гумберта оказались еще несостоятельней в интимных делах, чем поклонник Лолиты. Кстати, и Набоков не дает нам толком понять: кто же кого совратил? Отчим ли падчерицу, или же ехидная девица оседлала сластолюбивого дядюшку. Помнится, даже Свидригайлов вдруг, хотя бы во сне, испугался огня, разгоревшегося в глазах уже совершеннейшего младенца.

Только Бек и Служкин не сластолюбцы. Они хотят не овладеть предметом страсти, а, напротив, влюбить своих избранниц в себя, погреться у костерка детского, девичьего обожания. Со взрослыми женщинами у них отношения никак не складываются. Оба они слишком аморфны, чтобы увлечь своих сверстниц. Те уже понимают, чего стоят эти двое в огромной Вселенной, и решают искать опору прочнее. Девочкам же еще могут импонировать одни лишь возраст и положение их поклонников.

Хотя Иванов, пожалуй, более жесток к своему персонажу. Ученики Служкина, не успев еще встать на воду, уже решают разжаловать бывшего руководителя в рядовые.

«Нам такие начальники-бухальники не нужны, – беспощадно добавляет Борман. – Так что ты нам больше не командир, и звать мы тебя будем просто Географ. А все вопросы станем решать сами...»

Девятиклассники – «отцы», «зондеркоманда», «красная профессура», как называет Служкин каждый из вверенных ему классов – понимают, что сами частенько «балбесничают», но от преподавателя ждут мужества и решительности. А тот ежедневно садится хлестать водку с пятнадцатилетними ребятишками. «Если не можешь отменить пьянку, возглавь ее!» – гласит один из пунктов инструкции мудрому руководителю. Именно возглавь – то есть постарайся удержать подчиненных в определенных рамках. Географ же вливает внутрь «огненную воду» до потери ощущений и памяти. «Зачем вы напиваетесь?» – спрашивает умненькая девочка Маша. И Служкин разражается (хорошо, что не вслух) классической тирадой «лишнего» человека: «Я стою под этими созвездиями с пустыми руками, с дырявыми карманами. Ни истины, ни подвига, ни женщины, ни друга, ни гроша. Ни стыда, ни совести. Ну как же можно так жить?..»

Можно и так, а бывает и много хуже. Неприятнейшая ситуация складывается, когда команда Служкина сталкивается с двумя пьяными мужиками. И тут Виктору Сергеевичу приходится хлебнуть, извините, дерьма по самое горло. Его просто не принимают в расчет ни свои, ни чужие. Хотя именно он, как учитель, как руководитель, как старший по возрасту, должен вести неприятные переговоры. Но только не такой: сизый с похмелья, небритый, опухший и потерявшийся.
Ничему он не научил учеников, да и сам не освоил урока. Вернувшись в город, помогает подопечным расписать перед экзаменом шпаргалками школьные парты. В знак благодарности выпускники выставляют ему вина. Хорошо еще, что бутылку марочного, а не ящик так называемого портвейна... Последнее слово романа о неудавшемся учителе географии – «одиночество».

Его же немецкий коллега на последней странице книги раскрывает нож и отправляется разыскивать подопечных подростков. Его школьная карьера, кажется, тоже закатывается подобно служкинской. Ученики не простили ему романа с их подружкой. При том не слишком понятно, что же их разозлило больше: сама попытка или же робость в подступе.

Беку приходится драться в буквальном смысле. Его избивает ученик, бывший кавалер Нади. Что сорокалетний словесник не может противостоять ловкому, сильному парню – совсем не беда. Проблема в том, что он не знает, как держаться в такой ситуации, как сохранить элементарное достоинство. Он спускается к подросткам, становится с ними на один уровень и - оказывается изгоем. Его третируют как школьного парию, дают пинки, толкают, щиплют. В испуге учитель не находит лучшего выхода, кроме как обзавестись холодным оружием. Других аргументов у него не осталось.

«Школа насилия» назвал свой роман Норберт Ниман. Может быть, это школа, в которой процветает насилие, а возможно, что школа, в которой учат насилию.
Кажется, такая ситуация сейчас складывается во всех уголках Старого и Нового Света. Статья в «The New York Times» (см. приложение к «Известиям» от 12 декабря 2005 года) показывает, что американские учителя уже исчерпали свое терпение, что они не согласны более терпеть наглые выходки учеников. Дети всегда были дикарями, пишет Юдифь Уорнер (Judith Warner), но раньше их обучали элементарным правилам поведения, приучали жить в обществе. Теперь занятые на службе родители перестали воспитывать отпрысков, а одной школе с этой проблемой не справиться. Треть учителей думает поменять профессию, устав от хамства подростков.

В связи с этим я вспомнил одну любопытную встречу. Несколько лет назад, в Карелии, мы закончили маршрут вместе с группой из Петрозаводска. Дюжина ребятишек от двенадцати до шестнадцати лет под командованием двух инструкторов, парня и девушки. Руководители занимались своим делом, мальчишки – своим. Внутри коллектива они казались обычными дворовыми ребятами: голосистые и нахрапистые, порой грубоватые и безжалостные друг к другу. Но катамараны свои разбирали старательно и умело, рюкзаки и упаковки складывали без лишних слов и движений. А главное – в общении со взрослыми (своими инструкторами и нами, работающими на той же поляне) выказывали не просто затверженные формулы вежливости, а спокойную, уверенную повадку людей, привыкших жить в обществе.

К сожалению, если ученики Служкина и сумеют встроиться в сложную современную жизнь, то уж никак не благодаря своему преподавателю географии. Он не пропивал школьное имущество, он профукал огромный земной шар. Упустил его сам и не сумел показать школьникам.

И Виктор, и Франц – и в школе, и в жизни – люди не лишние, но случайные. Они не могут ничему научить и, что скверней, не хотят ничему учиться. Вместе с мальчишками и девчонками они все ждут, что вдруг придет некий мессия, гуру, сэнсей, учитель и немедленно выведет их к миру и свету. А если вдруг не появится, задержится по дороге, споткнется на длинном пути? Будут прозябать день за днем, коптить пасмурное низкое небо... Так медленно вянут, пропадают не два конкретных человека, а целые поколения, выросшие в глухие годы, застойные времена.