Алексей
Иванов

Для рецензии использовалось первое полное издание романа «Золото Бунта, или вниз по реке теснин» в авторской редакции (СПб.: Азбука-классика, 2005. – 704с.)

Алексей Иванов родился в Перми в 1969 году, где сейчас и живёт. Поступил в Уральский Государственный Университет (Екатеринбург) на факультет журналистики, затем перешёл на факультет искусствоведения. «Вообще-то я не вписываюсь в облик искусствоведа. Искусствовед – это либо высокий профессионал, либо жена олигарха. А я ни то, ни это […] Выбирая образование, я предпочёл иметь не узкую специализацию, а широкую эрудицию», – комментирует свой выбор Иванов. В числе многих его профессий (сторож, школьный учитель, преподаватель ВУЗа, журналист) есть и такие необычные как, например, проводник (река Чусовая – одно из самых популярных мест для сплава на плотах, байдарках и каяках). Кроме того, им в городе Закамске (Пермская обл.) был организован краеведческий музей и школьный кружок походов (власти, правда, музей недавно закрыли).

Карьеру педагога постепенно сменила карьера литератора. Первые работы Иванова печатались в пермских журналах ещё в начале девяностых годов, но известность ему принесли произведения, изданные в столицах всего несколько лет назад: «Чердынь – княгиня гор», «Сердце Пармы», «Географ глобус пропил». В 2005 году, сначала по частям   в различных журналах, а затем и в издательстве «Азбука-классика» вышла очередная книга Алексея Иванова «Золото Бунта». Трижды номинировался на премию «Национальный бестселлер» и один раз на «Букер – Открытая Россия». Лауреат литературных премий «Эврика!», «Старт», имени Д.Н. Мамина-Сибиряка и имени П.П. Бажова.

Автор описывает события конца XVIII века (правление Екатерины II после подавления Пугачёвского восстания). Место действия – Средний Урал, бассейн реки Чусовой. Известно, что в развитии Российского государства в XVII – XX веках уральские ресурсы сыграли довольно важную роль. Речь идёт в первую очередь о месторождениях железной руды, которая залегала здесь на небольшой глубине и содержала достаточно большую долю полезного компонента. Здесь же проходила и первичная обработка руды, выплавка чугуна. На ряде уральских заводов технология, позволяющая получать очень чистый металл при использовании древесного угля как топлива, существовала вплоть до середины прошлого столетия [1]. Не стоит забывать и о других подразделениях горнодобывающей промышленности, например, о добыче и золота и драгоценных камней. В общем, Урал был серьёзным сырьевым придатком страны, которой постоянно требовались металл для оружия и деньги для войны.

Географическое положение Урала также интересно тем, что от властей этот регион всегда был очень далеко. От Москвы ли или от Петербурга – всё одно долго ехать. Поток переселенцев хлынул сюда в конце XVI века сразу после того, как по краю прошёлся Ермак. В XVII веке реформы Никона до этих места практически не доходили, старообрядцы спокойно жили, держали связь с поморами из окрестностей Выгозера (Карелия) и древлеправославными из Сибири (толков было достаточно много: можно упомянуть в качестве основных поморское, федосеевское согласие, часовенных кержаков). Довольно долго не ассимилировали племена вогулов, остяков. Кроме того, Урал оказался достаточно удобным местом для ссылки политических заключённых. В частности именно сюда отправились после 1698 года многие стрельцы [2].  Естественно, в горных районах практически все ходили под оброком ещё в XVIII веке. Помещиков не было: вместо них – всего несколько заводчиков. Никто не знал и земледелия: его заменяли шахты, заводы и река. Таким образом, Урал и в екатерининское время, и в наши дни был и остаётся одной из самых прогрессивных частей России. Двести лет назад это динамическое развитие обеспечивали крепостные де-юре, но  свободные де-факто крестьяне-старообрядцы.

О таком крае не могли не писать. У Д.Н.  Мамина-Сибиряка есть очерк «Бойцы» (1883), в котором описывается завершающая фаза строительства барок в пристани Каменке и собственно сплав. Мамина-Сибиряка интересовали, в первую очередь, проблемы общества, и в «Бойцах» он акцентировал внимание читателя в основном на трудностях жизни бурлаков, давал описания типам крестьян и нарождавшейся буржуазии. Это произведение несло вполне очевидное социально-политическое послание. На «Бойцов» неоднократно ссылался Ленин [3], когда речь заходила о положении уральского пролетариата. У Иванова отношение к очерку негативное: «Сибиряком эта тема так убого подана, что просто стыдно вспоминать». Тем не менее, автор «Золота Бунта» заимствует у Мамина-Сибиряка некоторые эпизоды из его повествования (например, легенда о разбойнике Рассказове повторена практически слово в слово). В качестве уральского писателя мы знаем и Бажова («Малахитовая шкатулка»). О нём, по-видимому, не забывал и Иванов, вложив в уста одного из своих героев подобную фразу: «Ты слышал, что Камнерезы в Полевском в Медную гору к Хозяйке ходят за тайной ремесла». Тему пугачёвского бунта прекрасно раскрыл Пушкин в «Капитанской дочке» (Иванов тоже пишет несколько слов об осаде Оренбургской крепости, идя вслед за Пушкиным). Про деревню и крестьян писали очень многие. В некоторых персонажах невольно узнается хотя бы тот же Платон Каратаев.

Вместе с тем неправильным было бы утверждение о том, что в «Золоте Бунта» Иванов проходит только по уже проторённым в русской литературе дорожкам. Ведь тему старообрядчества пытался осветить разве что Мельников-Печерский, да и то, его работы напоминают очерки натуралиста: пришёл, описал то, что лежит на поверхности, ушёл. Сам он жил в Нижнем Новгороде и, путешествуя по губернии, находил скиты, очень удивлялся быту староверов. Иванова же, очевидно, интересовал не столько образ их жизни, сколько аспекты их духовной жизни. Автор «Золота Бунта» имел все шансы раскрыть для литературы эту тему заново.    

Но он не раскрыл. Обладая и образованием, и опытом, и талантом, живя поблизости от выбранного им же места действия романа, Иванов всё же предпочёл не разбираться в поморских, даниловских, федосеевских согласиях, беспоповщине и прочих следствиях раскола, а выдумать свой собственный толк – «истяжельчество».

Давайте посмотрим, что же это такое. Как мы можем судить из содержания романа, в определённый период времени власть на Чусовой принадлежала старцам (естественно, старообрядцам; яркий пример – Конон Шелегин из Ревды). Но сама река принадлежала «вогульским бесам», т.е. языческим богам местных финно-угорских племён. Боги питались человеческими душами. Чтобы получить душу, надо было убить человека; именно поэтому о скалы Чусовой постоянно разбивались корабли. Старцы договаривались (иногда с помощью угроз) с язычниками-колдунами, которые умели смирять своих богов, о том, чтобы боги не топили определённые суда. Навыки колдунов использовались также и при маскировке староверских скитов: те насылали всевозможные «мороки» и т.д. А у христиан, пришедших в истяжельческий толк, во время некоего таинства душа «истягалась» в нательный крест, хранившийся в дальнейшем у отцов толка. Договор с колдунами, с богами (с нечистой силой, говоря напрямик) позволял более рационально использовать ресурсы Урала и получать большую экономическую выгоду. Логика проста: чем меньше барок разобьётся, тем меньше высыплется в реку чугуна. Но почему человек без души находится в безопасности? Ответ даёт Шакула, один из местных: «Куль и вакуль рыбьими глазами глядят. Они не так видят, как человек. Человек в лодке плывёт – в лодке душа человека. Если человек без души, вакуль лодку не видит, нету её. Вашего Коны люди без души плавают, бесы их не видят. Лодки мимо скал проходят целые. Бог сытый сидит, ему неохота бежать, смотреть. А-а, думает, коряга, наверное. Зачем ему коряга? А лодка прошла».

Механизм, изобретённый Ивановым, достаточно сложен, но ничего общего с реальностью он не имеет. Достаточно обратиться к определению души, данному богословами: «Душа, в простейшем её виде, у животных – это объединяемый самосознанием (умом у высших животных [в т.ч. у человека]) комплекс органических и чувственных восприятий, мыслей и чувств, следов воспоминаний […] У человека душа гораздо выше по своей сущности, ибо участвующий в её деятельности дух не сравним с духом животных» [4]. «Душа [одно из определений] – начало жизни чувственной, общее человеку с бессловесными животными; самая жизнь» [5]. Т.е. человек, у которого нет души, не сумеет воспринимать мир ни физически (например, потрогать что-то пальцем), ни эмоционально, не сможет мыслить.   Невьянский собор, на решения которого так часто ссылается Иванов, действительно проходил в 1777 году, за два года до описанных в романе событий, но созван он был отнюдь не ради разбирательств по поводу «истяжельцев», а для того, что бы понять, как всё-таки правильно совершать обряды [6]. Мирон Галанин, описанный в романе как человек, спекулировавший человеческими душами и пустивший Колывана Крицына во все тяжкие, является святым, почитаемым старообрядцами Тюменской области. С богословской же точки зрения Иванов предложил ещё одно таинство, восьмое по счёту. Но появление его именно на старообрядческом полюсе христианства, самом консервативном и чутком к изменениям (вспомните, почему произошёл раскол), мне представляется невероятным. Неужели придётся поставить Алексея Иванова в один ряд с Толстым и Достоевским, «главными ересиархами русской литературы»? Конечно, нет. Едва ли он может верить во всё это. Но зачем тогда нужно было выдумывать «истяжельчество»?

По всей вероятности, писатель просто решил создать в своём романе особую мистическую атмосферу, которая подходит к месту и времени действия романа. Его логика вполне понятна: есть непролазные леса и бурная речка на окраине Империи, по берегам  которой живут раскольники и дикари. Почему бы, действительно, не добавить для обострения сюжета что-нибудь сверхъестественное, раз уж места попались такие глухие? В такой же ситуации оказался Распутин в «Прощании с Матёрой». Там он ограничился введением несколько абстрактного образа Хозяина острова и описанием обрядов прощания с избой. Что ж, мистики там не так много, зато Распутин не перешёл черту, за которой она уже смотрелась бы неорганично. А Иванов мифологизирует практически всё пространство, в котором живут герои, смешивает фольклор с собственной фантазией, и в итоге получается так, что некоторые критики пишут о романе подобные слова: «В эту книгу не просто погружаешься – в ней тонешь с головой. Животный ужас, временами скручивающий кишки, не передать никакому Стивену Кингу» (Ольга Опанасенко). Аналогия с Кингом проведена неспроста. Выходит, стоять «Золоту Бунта» на полке с фантастикой?

Факт тот, что критику в книге более всего понравился сюжет. Значит, оправданы и воровство душ, и ходячие трупы, и лешие, и «оборотная» река, и несущийся с отрубленной головой Пугачёв. Тут же становится понятно, зачем же всё-таки нужны любовная линия, сильно выбивающаяся за грань эротики, и шесть сцен насилия. И уже совсем не колют глаз такие «натянутые» моменты, как осечка ружья, в результате которой главный герой остаётся в живых (в него, вообще-то, стреляли четыре раза, но дважды ружьё осекалось). Всё это для остроты. Нельзя не признать, что читать «Золото Бунта» особо не вдумываясь, читать, как читают детективы, действительно интересно. Видимо, это отличительная черта творчества Иванова: ещё один его роман «Сердце Пармы» в скором времени будет экранизирован. Не исключено, что судьба крупномасштабного исторического блокбастера ожидает и «Золото». Сам писатель не отрицает того, что один из его приоритетов – написать книгу, которая будет привлекательна массовому читателю: «Не моя вина, что завораживают в первую очередь "приключения тела" ("секс, дрэгс, рок-н-ролл"). В "Золоте" приключений мысли не меньше, и если читатель их не заметил – ладно, хотя бы сюжетный драйв оценил».

Что же увидит в этой книге читатель немассовый? В глаза сразу же бросится  теологически слабое учение «истяжельчества» (кстати сказать, Иванов своим изобретением себя скомпрометировал и вызвал нападки со стороны старообрядцев [7], [8]). На фоне этой ереси как-то меркнут остальные идеи романа. А между тем над ними стоит призадуматься.

Во-первых, во всей книге заметно влияние наследия Лескова. В качестве эпиграфа к роману выбран эпизод из Евангелия, в котором Петр идёт по воде к Христу. Понятно, что с будущим апостолом сравнивается отец главного героя Осташи Перехода Петр Фёдорович. Он не кто иной, как праведник, по традиции противопоставленный «святым». Одно из главных его качеств – смирение, отсутствие гордости. Погиб же он, пытаясь спасти каторжника из трюма собственного корабля, когда в днище вследствие диверсии образовалась пробоина. Освобожденный каторжник избил капитана и оставил погибать. Отец Осташи «положил душу свою за други своя». На то был готов и Очарованный Странник. Ну а «святые» в этом романе достойны только кавычек. Альтернативу старцам-«истяжельцам» составляют священники-никониане, приторговывающие драгоценными камнями. Естественно, симпатий больше вызывает праведник, пошедший против системы и не принявший новый толк. Но нельзя забывать о том, что цель у обеих сторон была одна – провести народ (бурлаков) через теснины невредимым. Только сплавщик использовал лишь своё собственное умение, а старцы – умения нечистой силы.

Один из старцев, Конон Шелегин, выдвигает идею об отсутствии в мире добра и в пример приводит историю о девушке, перед уходом в скит отдавшей свою долю наследства двум братьям, которые и так были в ссоре из-за дележа родительского состояния. Сестра невольно подлила масла в огонь, и братья только сильнее перессорились. «Не бывает такого добра. Есть зло во имя добра и просто зло», – заключает старец. По сути, он просто перефразировал и додумал известную пословицу «Не делай добра – не будет зла». Сам же он стоит на позиции нивелляторства: творит зло во имя добра, навязывает другим спасение души безбожными методами. Я думаю, подобная компиляция и развитие идей Лескова (праведничество), Салтыкова-Щедрина, Пришвина (оба – нивелляторство) действительно нова и заслуживает внимания.

Правда, иногда понимание праведничества Ивановым удивляет. Петр Федорович утверждал, что не существует грехов, которых Господь не мог бы простить. Наверное, именно поэтому его сын грешит без меры: на его счету много убийств, ещё больше женщин. Происходит всё это с расчётом на то, что когда-нибудь, в будущей жизни, может, «в скитах», может, ещё где, грехи удастся «замолить». Но ведь есть и смертные грехи, которых «замолить», мягко говоря, не так просто.

Не обошлось и без рассуждений на тему русского народа (пожалуй, роман выглядел бы несколько странно, если бы их не было). «Душа народа только в деле жива. Может, это наша беда, может, спасение. Нет дела общего – и нет души. Может, у народов иных держав всё как-то иначе». «Народ Пугача принял, потому как тосковал об этом деле общем. О хорошем царе тосковал». Эти слова принадлежат одному из бурлаков; в них слышатся отголоски славянофилов (об обособленности нашей страны). Тем не менее, они не лишены актуальности. Не стоит, конечно, воспринимать их как призыв снова строить нечто «общее», возвращаться в село, в общину. Но если вспоминать новейшую отечественную историю, приходится соглашаться с тем, что великие дела делались в стране, только когда все люди собирались вместе. Что происходит сейчас? Все окунулись в индивидуализм. Едва ли что-то сможет объединить наше поколение, и не находится для нас Пугачёва. Посмотрите: общего дела нет. Значит, нет и души? Выходит, так. Вон, сплавщики тоже без души, и ничего, жить можно. Но куда же душа народа делась? Иванов готов дать ответ и на этот вопрос: душа народа ушла вместе с последним общенациональным лидером. Тут же всё становится на свои места. Массовому читателю «истяжельчество» дало интересное чтение. Но на самом-то деле оно было нужно, чтобы понять, какая же, с точки зрения Иванова, у России национальная идея. Правильнее было бы сказать даже, что Иванова интересует не сама идея, а то, как она устроена. Оказывается, для того, чтобы её сделать, нужны всего две детали: лидер и общее дело.

Не могу не остановиться на финале романа. «А как придёт учитель толка вашего, каким именем велишь назвать, отец? – Пётр, – негромко и упрямо ответил Осташа […] Осташа смотрел на Неждану, кормившую грудью младенца. И в памяти Осташи плыли, как барки, чеканные и огненные слова: «И Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь мою, и врата ада не одолеют её». Зачем-то автор опять цитирует Евангелие, и из-за этого последние предложения книги выглядят особенно напыщенно и пафосно[В1] . Что он хотел сказать?  Что в блуде родился младенец, который впоследствии станет очередным учителем веры? То есть опять речь идёт о новом толке и, возможно, о новом расколе. Иногда кажется, что Иванов сам немного запутался в вопросах религии. Никонианский священник отец Флегонт, умирая, заявил: «Не так верим!». А как же тогда верить? Под «истяжельчество»  пойти нельзя – его и так не существует. Обратно в язычество – тоже не вариант. Если бы не было туманного и мистического финала, можно рассудить, что вообще верить ни во что не надо. Но громкие слова, относящиеся к сыну Осташи и Нежданы, дают какую-то нечёткую перспективу и надежды на то, что «правильная» вера когда-нибудь появится. Прошло двести лет, теологи не пришли ни к чему новому, толков больше не стало. Какие идеи хотел донести Иванов, какие жизненные цели ставил перед Петром Остафьевичем – непонятно.  

Жанр «Золота Бунта» почти не поддаётся определению. Есть мистика, эротика, есть что-то от детектива – различных компонентов очень много, но ни один нельзя выделить. Последние две части книги вообще напоминают туристический справочник с элементами учебника краеведения. Автор не просто скрупулёзно описывает каждую скалу на маршруте от Каменки до Рассольной, добавляя всегда какую-нибудь сочинённую им же байку. В повествование вводятся реальные инструкции по прохождению бойцов, которые могут быть полезны водным туристам. Чусовую с её окрестностями Иванов знает досконально, и среднемасштабная (1:1000000) карта Среднего Урала не может показать все объекты, упоминавшиеся в книге. Иногда приходится удивляться осведомленности автора, например, о том, каким образом различные пристани отпускали корабли во время первого весеннего сплава: можно было дождаться конца каравана, а можно было и вломиться без очереди в середину. Иванов даже разделяет чусовские деревни по этому признаку. Иногда странно становится: вот, человек так хорошо знает край свой, так почему ж он про Пугачёва-то написал неизвестно что?.. Возвращаясь к проблеме жанра, хочется отметить довольно успешное сочетание романа и «путевых заметок». Порой появляется ощущение наличия второго сюжета, сюжета «реки», идущего параллельно с основным.

Но самое интересное – это, конечно, стиль. Отличительная черта – использование архаичной, областной и специальной лексики сразу. Критиками растиражирован следующий фрагмент: «– Хороший ты мастер, дед. Без охулки. Барке полный набор даешь. Ни одного бокаря с кипуном в волокнах. Ни одного бруса с косослоем – весь косослой на кницы пустил. И брус у тебя не пиленый, а на райно тесаный. И матерьял только свежий, без сохных рвотин. Видел я, у тебя даже гарпины и бортовины на гибале распариваются, чтоб не треснули. Даже на палатник ни одной горбылины». Мест, где концентрация старинных слов настолько высока, в романе немного, но и тех, что есть, хватает с головой. Автор особо не стремится разъяснять термины, не делает сносок, а искать по словарям, что такое «мурья», «карагужина», «каренга», не очень хочется. Неужели Иванов особо и не хотел, чтобы его понимали? С объяснением этой загадки можно уйти очень далеко. Нам на помощь придёт Дмитрий Быков: «Цель у него – вовсе не демонстрация своей осведомленности в вопросах строительства барки. […]Он создает особую языковую реальность. [«Золото Бунта»] – поэма, причем романтическая» [9]. То есть иррациональное (иначе не назовешь) использование лексики необходимо для создания всё той же атмосферы. Ведь что такое романтизм? Это когда нетипический герой оказывается в нетипических обстоятельствах. «Золото Бунта», если задуматься, удовлетворяет обоим требованиям: Осташа – и не «истяжелец», и не праведник, и вроде пока не разбойник; вообще не очень понятно, какой он есть на самом деле. Пространство же, которым он окружен, является сплошь и рядом мифическим. В таком случае стиль работает именно на романтический антураж, на усиление эффекта от действия мифа. Остается только удивляться тому, что краеведение всё-таки не тонет в нём с головой. И ещё непонятно, к чему в романе нецензурщина. Показать читателю, что на дворе XVIII век, и что он находится среди простых русских людей? Так это вроде и так ясно, а стиль засоряется.

Общие впечатления от книги смешанные. Кажется, что Иванов, пока писал книгу, стоял будто на перепутье между романом для широкой публики и романом философской направленности, который все не поймут, в итоге выбрал первое, но что-то захватил и из второго. На фоне «сюжетного драйва» вся работа мысли как-то меркнет, приходится постоянно её искать. Между тем, в книге есть интересные жанровые, стилистические, даже философские находки, а сюжет-то хочет их поглотить, накрыть собой. Мне на месте автора было бы очень жалко, если бы мимо большинства людей, прочитавших книгу, прошла незамеченной мысль об устройстве национальной идеи. А ведь происходит такое часто (помните, как у кого-то из критиков от ужаса «скрутило кишки», и, видимо, это было единственное, что ему удалось вынести из книги).

Будущее у Алексея Иванова, безусловно, есть. Да что там, за ним уже и настоящее, если его называют «золотовалютным резервом русской литературы». Что касается последнего его произведения, «Золота Бунта», то это роман непростой и интересный. Историческая мистификация («истяжельчество», Пугачёв) выглядят как-то совсем неправдоподобно, поэтому его будут изучать скорее не историки, а филологи, специализирующиеся на стилистике. Впрочем, у «Золота Бунта» есть все шансы вслед за «Сердцем Пармы» попасть и на широкий экран. Попадёт ли он в школьную программу? Это вопрос, на который ответит время. Ну, а что ж тут такого, в нашей стране всякое случается.

____________________

 [1] Алексеев А.И., Николина В.В. География: население и хозяйство России. М.: Просвещение, 2001.

[2] Мангилев П.И. К истории поморского согласия на Урале в XVII–XX в.в.

[3] Блажес В.В. Поэтическое в очерках «Бойцы» Д.Н. Мамина-Сибиряка // Известия Уральского государственного университета. 2002. № 24. С. 57–65.

[4] Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Крымский. Дух, Душа и Тело. М.: «ДАРЪ», 2005. 320 с.

[5] Протоиерей Г. Дьяченко. Полный церковно-славянский словарь. М.: «Отчий Дом», 2000 (по изданию 1900).

[6] Н. Н. Покровский. Соборные постановления старообрядцев-часовенных востока России XVIII-XX вв. как исторический источник

[7] Чудинова Г.В. // Литературная Россия. 2006. № 1.

[8] Форум РПСЦ и РДЦ: http://staroobrad.fastbb.ru   

[9] Быков Д. Сплавщик душу вынул, или В лесах других возможностей // Новый мир. 2006. № 1.