Алексей
Иванов

После неожиданных, увлекательных и плотных романов «Сердце Пармы» (2000) и «Золото бунта» (2005) критики заговорили о пермском прозаике Алексее Иванове как о самом ярком писателе, появившемся в русской литературе XXI века. Ему бы в благодарность за бескорыстную щедрость газетно-журнальных оракулов выставить под старым, вынутым из запасников и пущенным в дело романом «Общага-на-Крови» (СПб.: Азбука-классика, 2006) какой-нибудь свежий год. Вот, мол, лишнее доказательство вашей, господа эксперты, бесспорной правоты. А он аккуратно обозначил на последней странице романа давнюю дату: 1992. Значит, еще полтора десятилетия назад, когда сам был студентом и учился не у себя в уютной Перми, а в чужом Свердловске и студенческое общежитие знал не понаслышке, он уже выстраивал свою «Общагу», да так, что и теперь тот ранний роман смог предъявить, не жертвуя добытой с годами литературной репутацией.

Скрывать возраст – привилегия женщин, но никак не виноделов или антикваров. И романист предпочел обману лукавых обольстительниц – прямое свидетельство профессионала. Оно, кстати, и читателям на руку. Когда студенты в ивановской общаге квасят всю ночь, днем спят, а вечером опохмеляются пивом, принесенным в автомобильной канистре, можно не спрашивать с оглядкой на Пастернака: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Да, тысячелетие здесь то самое, которое знавало всего два сорта пива: «пиво есть» и «пива нет». И долгожданное «пиво есть» из железной уличной бочки, мгновенно обраставшей мрачной мужской толпой, разливалось не только по казенным литым литровым кружкам, но и по хрупким домашним трехлитровым банкам из-под солений, по отмытым впрок бидонам, а возможно, и по автомобильным канистрам.

И многочисленные шутки и шуточки, которыми перебрасываются у Алексея Иванова студенты, адекватно можно оценить только из того перестроечного, с пустыми прилавками, времени, к которому привязано действие романа. Вот, например, как советует Ванька Симаков в летнюю сессию, судя по намекам, 1989 года справляться с жизненными трудностями:

«– Надо все проблемы разделить на две части – разрешимые и неразрешимые… Разрешимые отбросить. Неразрешимые тоже разделить на две части – важные и неважные. Неважные отбросить. Важные тоже разделить на две части – срочные и несрочные. Несрочные отбросить.

– Короче, – велела Нелли.

– Короче, вот так все делить, делить проблемы, пока наконец не останется последняя, самая главная: где купить пива?»

Конечно, рассказчик играет в поддавки, поскольку главной у него оказывается явно второстепенная, но по тем временам часто неразрешимая проблема. Теперь же ее и в помине нет.

Студенческая вольница – с дружбой и предательствами, надеждами и отчаянием, откровенным произволом и тайным заступничеством, несчастьями и слезами сочувствия, привычной грязью и редкостным целомудрием – раскрывается у Алексея Иванова главным образом в игривых и нервных разговорах, выруливающих время от времени на вечные вопросы: зачем добро? отчего зло? где бог? откуда смерть?

«Мой дом – общага» – это мог бы повторить вслед за Ванькой, озабоченным на самом деле поисками не столько пива, сколько водки, каждый персонаж романа. А торопившая его Нелли выскажется еще круче: «Весь мир – общага». И эту максиму уже сам автор добросовестно возьмется доводить до ума на страницах романа. Не без натуги, конечно. «Здесь наша жизнь как в фокусе собрана, предельно обострена и обнажена…» – опять же подскажет ему Нелли, и он послушно займется воплощением и этой мысли.

«Здесь невозможно было выиграть поединок, и любой, осмелившийся желать добра, был обречен на позор, на битье ногами, на смех и поражение. Но в том и заключалось величие общаги, что здесь никогда не кончалась очередь сумасшедших, желающих выйти на эту арену и заранее знающих, что их тела потом выволокут крючьями в выгребные ямы. Общага была просто нереальным миром, где не оставалось ничего святого, ничего неоскверненного, но почему-то только здесь был смысл искать щедрую, всемирную правду», – выговаривает за автора его стержневой персонаж, которого в романе все называют Отличником. Ведь он едва ли не единственный, кто в общаге хоть и редко, но все же вспоминает об учебе.