продюсерский центр
ИЮЛЬ

+7 (912) 58 25 460

1snowball@mail.ru

Instagram

АЛЕКСЕЙ ИВАНОВ: ГЕНИЙ МЕСТА С ОГОВОРКАМИ

Если вы подумали, что речь в романе идет об итальянском городе Парме и, тем паче, о пармских фиалках – то забудьте! Парма здесь есть тайга или, точнее, возлеуральская часть тайги. Места сказочной красоты, но сказочной и суровости. Однако Иванову и этого мало, он отправляет нас в глухоманный 15 век, когда здесь обитали язычники вогулы (ныне манси – привет Собянину!) и прочие разные племена, а история края, всеми, кроме Иванова, забытая, числила, возможно, даже Атиллу – вроде как «звездного» земляка автора этой книги?..

Это была вовсе не глухомань в древности, это был материк гигантской своеобычной культуры с неожиданными, парадоксальными, на взгляд нашего современника, связями. Во всяком случае, именно здесь дивного чеканного серебра доисламского Ирана больше оказалось, чем в самом Иране (привет Пиотровскому)!

Но Иванов, тщательно воспроизводя более чем колоритное местное прошлое, вовсе не пишет роман ЛИШЬ исторический. Или, точнее, так: он-то как раз и воссоздает исторический роман, каким замысливали его классики – это не авантюрное чтиво для вечных подростков и одиноких дамских сердец, это некий современный эпос, остроактуальный по существу! И прорехи зияют там, где автор от этого принципа отступает. Я остановлюсь подробнее на прорехах именно потому, что роман – бесспорная классика наших дней.

Впрочем, сперва, как положено, краткое содержание. Середина 15 века. В уральскую парму проникают русские во главе с захудалым князем Ермолаем. Он ставленник московского великого князя, но впрочем, мечтает о собственном независимом княжестве. «Колонизаторы» сталкиваются с местными племенами язычников. И если пермяки становятся союзниками русских, то вогулы во главе с князем Асыкой обрекают себя на долгие годы ожесточенной и безнадежной (в конечном итоге) войны с пришельцами. Собственно, весь роман построен на противостоянии князя Ермолая и его сына Михаила (главного героя здесь) с вогульским князем Асыкой. Политическими интригами и военными столкновениями дело отнюдь не исчерпывается, ведь Михаил полонен величием и мощью пармы, стихийно он вполне (как, кажется, и сам автор) – язычник. Противостояние с пармой трагично для него и для его семьи. В романе нет победы лучшего (и, так сказать, исторически «прогрессивного») над худшим = отжившим. Есть победа сильного над слабым, и эта победа так же неизбежна, естественна (природна, можно сказать), как и жестока.

Ну, во-первых, перед нами вещь редкой художественной кондиции. ТАК впечатляюще ярко описать природу, бои и обряды может и впрямь лишь… гений.

Во-вторых, роман необычен для «нынешних нас» своей эпичностью. Вообще-то это его и слабость: не ведаю, почему, но автор мельчит, торопится там, где можно было бы дать роздых себе и читателю, раскатав действо этак тома на два (или, наоборот, подужав уже имеющееся). В результате лица теснятся (нарушая порою и хронотоп?..), и это мешает читателю разделить упорно навязываемое автором восприятие первых героев романа как персонажей, ставших для их потомков мифом. Да, персонажей и впрямь многовато, иные (женские образы, например) дублируют друг друга. Почему и возникает на последней полусотне страниц впечатление, что автор задохнулся от того объема воздуха, который жадно в себя вобрал. Или его поторопили, или он поторопился.

В-третьих, Иванов обильно использует «манкИ» разных жанров, от авантюрного романа до фэнтези, чаще всего удачно, метко, хотя и возникает порой ощущение эклектики. Ведь законы жанра – как бы договор с читателем. Если это фэнтези, то я допускаю чуть ли не бессмертие героев, если это реалистическое повествование, то к чему такая вдруг сказка? Жанровая всеядность автора вообще-то бьет по успеху у читателей. Поклонник фэнтези через такое не продерется, высоколобый всякую «фэнтезийность» воспримет как пошлость. Есть, конечно, традиция мифологического реализма, но она требует пребывать в некоей монолитности повествования, без отступлений в порой самодостаточную, пусть и занимательную луи-буссенаровщину.

В-четвертых, я бы сравнил Алексея Иванова в этом романе с Ф. Купером, каким воспринимали его первые читатели. Не автор исключительно для подростков, а писатель, давший язык огромному пласту жизни, этакий Гомер прерий – почему Пушкин и назвал его великим.

В-пятых (но это главное), самым интересным в романе становится противоборство смыслов, в нем заключенных – и так досадуешь на перипетии сюжета, если они на это противоборство не работают!

Правильно написали А. Гаррос и А. Евдокимов: «Сердце пармы» – роман о рождении имперской русской идеологии». Штука лишь в том, что автор знает, чем эта идеология кончила. Алексей Иванов – не имперец, он постимперец, Причем все симпатии его не на стороне почившей уже империи, а на стороне когдатошних ее жертв. В этом смысле я б срифмовал «Сердце пармы» с балабановским «Кочегаром». Там ведь о том же: осколок империи, мстящий ее декадансу, но тем самым мстящий ей как вековой форме угнетения своего маленького народа, мстящий (неожиданно для себя) самому имперскому принципу «права сильного».

Вот почему следить за всеми ТАКИМИ перипетиями в книге безумно интересно, вот почему исторический (пусть и шедеврального в целом калибра) роман так живо дерет нас за нервы. Он о сегодня и завтра всех нас…

И еще: тень обреченности лежит на всех этих подвигах и борениях. Кровь не оправдывается грядущей победой. И кровь, и победы просто на роду написаны, это жертва, неизбежная, потому что звезды судьбы, шурша в вышине, легли именно так. И то же в «Географе…» Иванова: пафос жертвенности, который обессмысливается тем, что не ведет к катарсису. Мир Иванова – это мир, где счастье невозможно, где любое преодоление трудностей уничтожается равнодушным к человеку велением «рока». Герои не знают, что со своим героизмом делать, и мудрость их в том, что они ощущают себя объектами, функциями, рукой судьбы, а не ее субъектами.

Но не обессмысливается ли тогда жизнь вообще?..

В общем, тень послезакатных сумерек смыкается на всех этих шлемоблещущих витязях – грустный знак нашего усталого времени!..

Не удержусь и замечу о наболевшем. Мне очень понравилась смелая антицерковная направленность вещи! Эта навязываемая церковность и впрямь ведь достала уже. Как будто «чувства» есть только у верующих, и эти их чувства всенепременно связаны с благом, достатком и авторитетом «ихней» церкви, а не собственно с верой, чьёрт побери! Так вот, у Иванова церковники показаны фанатиками, властолюбцами и интриганами. Особенно «знаков» здесь епископ Иона, прозванный Пустоглазым не только за прозрачно-светлые глаза, но и за то, что кроме своей веры он ничего не желает знать, не слышит парму.

Я бы назвал «Сердце пармы» экологическим эпосом, где экология понимается максимально широко – как защита природного, естественного, противостоящая вторжению того, что по отношению к природе можно обозначить как «антисистему».

Роман Иванова убеждает: похороненная уже кем-то отечественная словесность – похоронена пока заживо.

В общем, классик среди нас. Можно отстреливать.

Владимир Бондаренко

Интернет-портал «Library.ru»