Алексей
Иванов

Уважаемые сотрудники газеты!

Я впервые отправляю в «Литературную Россию» небольшую статью с резко критической оценкой нового романа достаточно раскрученного пермского писателя А. Иванова и рассказа пермского поэта и прозаика Юрия Калашникова. В них отчётливо обозначились крайне негативные тенденции в современной прозе – полное искажение отечественной истории, традиции и православной веры, а ваша газета замечательна тем, что она пытается эти традиции сохранить.

По роду своей профессиональной деятельности мне, Чудиновой Галине Васильевне, кандидату филологических наук, доценту Пермского областного института повышения квалификации работников образования, постоянно приходится выступать перед учительскими аудиториями Перми и Пермского края с лекциями по проблемам анализа литературных произведений, сопоставлением классики и современной прозы, литературного краеведения, и очень хотелось бы, чтобы наши педагоги и школьники могли отличать зёрна от плевел, воспитывались на лучших образцах отечественной и мировой литературы, знали и любили культуру и лучшие традиции русского народа.

В настоящее время читателям всё чаще приходится сталкиваться с фактами незнания многими современными авторами традиционной народной культуры и православной веры, с вопиющими расхождениями между заложенным в них глубоким содержанием и самой произвольной его интерпретацией, противоречащей высоким ценностям и смыслам народной культуры и Православия. Приведём два наиболее характерных примера.

Критики западно-либеральной ориентации дали восторженную оценку новому роману А. Иванова «Золото бунта, или Вниз по реке теснин» (Санкт-Петербург: «Азбука-Классика», 2005). Лев Данилкин в послесловии к книге отметил следующие её достоинства: «Здесь власть купцов и заводчиков ничто по сравнению с могуществом старцев – учителей веры, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов. Здесь даже те, кто носит православный крест, искренне верят в силу вогульских шаманов». И хотя Ксения Гашева, автор статьи «Книга Чусовой» (Пермские новости, 2005, 28 октября), утверждала, что «новый роман А. Иванова похож на американский блокбастер как кровь на кетчуп», перед нами – типичный роман-блокбастер, сюжет которого слеплен по голливудским стандартам, как и романы Б.Акунина о сыщике Фандорине, сработанные при помощи компьютерных технологий.

Действие романа отнесено к концу XVIII века и происходит в верховьях реки Чусовой четыре года спустя после восстания Пугачёва. Объективные исследования, проделанные доктором исторических наук А.Зубовым, говорят о том, что Емельян Пугачёв, поднявший на борьбу до 400 тысяч человек и объявивший себя Петром III, выявил народное убеждение в незаконности царствования Екатерины II, обратившей в крепостное рабство более половины населения Империи, и незаконности всей синодальной церковной политики русских монархов XVIII века: «Казаки-старообрядцы Яика шли к Пугачёву, боясь, что их обратят в крепостных, а крепостные пополняли повстанческое войско, надеясь обрести свободу и свести счёты с дворянами». Разумеется, в романе А. Иванова перед читателями предстаёт не историческая, а художественная реальность, но как соотносятся в ней факты и вымысел? Действующие лица объёмного произведения – старообрядцы-раскольники, и в системе образов романа беспоповцы, которым со времён трагедии Раскола не разрешено было иметь собственных священников, являются бывшими сторонниками Пугачёва и отъявленными негодяями: «Кто Пугача с объятиями встречал? Скитники, потому что Пугач обещал веру их на свет из теснин вывести. Кем скитники кормятся? Сплавщиками… Казна у бати очутилась, а кого за ней отрядили? От скитов – Яшку Гусева, а от сплавщиков – Колывана». На протяжении семисот страниц романа Колыван Бугрин и Яшка Гусев преследуют и стремятся всевозможными способами уничтожить главного героя книги – молодого сплавщика Осташу Перехода, раскольника часовенного толка, стремящегося разгадать тайну смерти своего отца и найти не существовавший в действительности клад Пугачёва. Вдумчивый читатель напрасно будет искать в романе реалии жизни русских людей той поры: характерные для них имена и фамилии, художественно достоверные описания их нравов, семейного быта, хозяйственно-экономического уклада, неукоснительного соблюдения ими традиционной морали и религии. И на сей раз в центре внимания автора книги оказались бесчисленные кровавые вакханалии, сцены насилия и крутого секса Осташи с вогулкой Бойтэ, забирающей якобы души у всех вступивших с ней в блудную связь мужчин, дабы передать их через колдуна Шакулу духам скал.

Антагонист Осташи Колыван, дважды сходивший к Мирону за праведными книгами и духовными письменами, зверствует в собственной семье, люто избивает ремнём свою дочь Неждану и сына Петруньку, а в финальных частях романа устраивает настоящую охоту на главного героя. Под стать ему и другие раскольники – сплавной приказчик Кузьма Егорыч, Конон Шелегин, Калистрат, Гермон, одичавшие старатели-золотоискатели в лесу, дырник Вереней с его семилетним зверёнышем-сыном и другие. Образ Святого Трифона Вятского, о котором вспоминают герои романа, снижен до уровня юродивого, который по своей оплошности сжёг все запасы дров на соляных варницах и за это был сброшен с горы. Трифон «по ночам вставал на молитву без рубахи», Николай Чудотворец «явился ему в бреду», «Трифон потом ещё много где подвизался… На Вятку он лишь умирать приплёлся». Сама лексика, семантика и подборка глаголов направлены на уничтожение доброй памяти о праведных деяниях Святого, на нарочитое искажение ценностей и смыслов его жизни и жизней людей той поры.

Идейной кульминацией романа не случайно становится спор-дискурс, затеянный раскольниками-истяжельцами, о разлучении души с телом, о человеческих душах, способных якобы ещё при жизни людей покидать их, существовать автономно от тел: «…душу истяжаешь – это дело богу терпимое». Подобная ересь, с точки зрения канонического Православия, определяет мысли и поступки всех героев романа. Немудрено, что историческая каша в голове автора книги заваривается на основательном историческом невежестве, перемешанном с убеждением в собственной исторической компетенции.

Осташа Переход, при всём старании А. Иванова, никак не тянет на положительного героя: начало его интимной жизни сопряжено с грехом и блудом, что не было свойственно для старообрядцев, стремление отомстить врагу побуждает его отыграться на его ни в чём не повинной дочери: «Снасильничаю – будет знать Колыван», он угрожает насилием полюбившейся ему вогулке Бойтэ, сбегая из лесного плена, превращает в кровавое месиво голову малолетнего сына Веренея, а, разгадав, что клад спрятан неподалёку от утёса Гусельного, разбивает об него барку с последними довершившимися ему тринадцатью бурлаками. Его сын, названный апостольским именем Пётр, – плод греха и насилия, а не освящённого традиционным Православием брака.

В настоящее время без религиозного возрождения невозможен никакой национальный подъём. Однако девять из десяти молодых людей, прочитавших эту книгу, могут запомнить между делом, что христианство и Православие – религия шкурников и негодяев, что православные кресты, что носят герои, не более как камуфляж, коль скоро не они, а суровые нитки воспитанницы шамана Бойтэ спасают Осташу от мления и морока в лесу, что можно начать жизнь с греха и блуда, изнасиловать девушку, а там видно будет… И так далее и тому подобное. Механизм подобного внушение отработан со времён язычества, и Алексей Иванов использует его в полной мере, преднамеренно разрушая традиционные русские устои и ценности. Путешествие вниз по реке теснин обернулось лавинообразным погружением читателя вниз, в адские бездны, далёкие от духовности и нравственности.