Алексей
Иванов

Писатель Алексей Иванов, посетивший в апреле Новосибирск как автор текста «Тотального диктанта», рассказал Тайге.инфо, почему в учебниках пишут не обо всём, как человеческая мудрость не сочетается с восторгом от жизни, чем отличается столица от провинции и что самое главное в истории группы Дятлова.

Вы прекрасно разбираетесь в истории страны, многим открыли глаза на историю Урала, но какого рода-племени вы сами, знают не все. Расскажите, откуда вы, кто ваши предки?

А.И. Ну что ж. Я родился в городе Горьком, который сейчас называется Нижний Новгород. Мои родители — судостроители. Они тогда были студентами, то есть я студенческий ребёнок. Как только они окончили институт инженеров водного транспорта, они получили распределение в город Пермь, где был речной порт и судостроительный завод, и, разумеется, перевезли меня — в бессознательном состоянии. И с тех пор я жил в Перми. А после школы переехал в Екатеринбург и считаю его городом, который мне по душе ближе всего. Получается, я размазан от Нижнего Новгорода до Екатеринбурга. Но в Екатеринбурге меня, конечно, больше, потому что это Урал.
Я сторонник вот такой идеи: Россия состоит из региональных цивилизационных проектов, как Европа состоит из стран. Какая региональная идентичность тебе ближе, там для тебя и Родина. Поволжье с Нижним Новгородом — это изначально крестьянский культурный проект, ныне — русская провинция. Екатеринбург с Уралом — изначально промышленный культурный проект, а Екатеринбург ныне — региональная столица. Я человек не провинциальный, но и не московский, поэтому мне хорошо в Екатеринбурге. 

 В детстве была одна большая Родина — СССР. Потом её вдруг не стало. Вы помните свои ощущения от этого события?

А.И. Этот распад я не осознал как катастрофу, потому что СССР воспитал глубочайшее ощущение незыблемости жизни. Невозможно было поверить, что всё рушится: общее государство раскололось на разные страны, и они все расходятся друг от друга. Не умещалось в сознании, что многое станет тебе недоступным. Понимание пришло потом и уже как данность, без потрясения.
А в целом ощущение, что «твоя родина — СССР», было прекрасным. У Виктории Токаревой есть замечательное наблюдение, что СССР напоминает Евразию в миниатюре, — хотя и сложно считать СССР миниатюрой. Крым похож на Италию, Кавказ — на Испанию, Карелия — на Финляндию, Тува — на Непал, Киев — на Париж, Самарканд — на Багдад, и так далее. В СССР не было ощущения однообразия, монотонности, а потому и не было дискомфорта, что границы закрыты. Во всяком случае, для подростка вроде меня, который ездил по турпутёвкам и ходил в самодеятельные походы. Советский Союз был настолько велик, что его без проблем хватило бы человеку на всю жизнь. Но, конечно, нельзя держать границы на замке и вешать «железный занавес». Человек должен сам выбирать, где ему жить и что видеть — Крым или Италию, Самарканд или Багдад.

А какую «заграницу» вы посетили первой? Какая страна стала любимой?

А.И. Все заморские страны были бывшими республиками СССР — Латвией, Грузией, Казахстаном. Первой настоящей заграницей стала Чехия, она и осталась любимой. Я вообще в душе немец. Мне нравится немецкий порядок, немецкая образность. А Чехия — какой-то гибрид Германии с чем-то славянским. Мне такое очень близко.

Очень понравилась ваша мысль к тексту для «Тотального диктанта» — «Чем дальше детство, тем ближе родина». Но чем ближе, тем ведь и реальнее, и вот не становится ли для человека с возрастом родина более пугающей из-за своей реальности?

А.И. Знаете, умножая познания, умножаешь скорбь. Чем лучше я знаю людей, тем больше я люблю собак, как говорил Марк Твен. Ничего особо радостного в познании вообще не содержится. Чем больше узнаёшь, тем больше в тебе общественного и меньше личного. Будто бы как-то сливаешься с национальным мироощущением. После определённого предела это состояние называется «мудростью». Но восторг от уникальности твоей жизни уходит, а без него жить грустно.

К слову, про познания и скорбь. На одном уроке истории в школе нам рассказали, как после битвы на Калке татары уложили пленных русских витязей штабелями, поверх них сделали настил и пировали всю ночь. Меня жестокость настолько потрясла, что этот эпизод теперь со мной всегда — нет-нет да вспомнится. А на вас какое историческое событие произвело мощное впечатление?

А.И. Пожалуй, не историческое событие, а историческое открытие. В сборнике «На суше и на море» я прочитал маленькую повесть писателя Александра Колпакова «Великая река» про цивилизацию в средневековой Микронезии. Там был город Нан-Мадол, построенный из плит ракушечника посреди океана, какие-то бассейны с дрессированными акулами, куда бросали смертников, какие-то папуасские короли в юбках из пальмовых листьев, какие-то огромные лодки с сотнями воинов, вооружённых бамбуковыми копьями и щитами из панцирей черепах, какие-то священные тайфуны, кораллы, спруты... Фантастика, короче. Но всё это было в реальности. В начале нулевых Андрей Макаревич даже снял фильм, как он нырял с аквалангом в руинах Нан-Мадола.

Ощущение, что это параллельная реальность?

А.И. Да. Но ощущение советского мальчика. Мы, советские дети, знали Рим и Грецию, викингов и египтян, знали даже Мачу-Пикчу и Мохенджо-Даро — они были знакомы хотя бы по картинкам. А Нан-Мадол оказался для меня невыносимо экзотичен, он раздвигал сознание, он был каким-то исторически неправильным, невозможным, невероятным.

А сейчас, уже в зрелом возрасте, какой эпизод истории не даёт покоя?

А.И. Чем больше узнаёшь историю своей родины, тем больше поражаешься событиям, которые происходили, но не получили никакого отражения в учебниках. Например, когда мы делали книгу «Увидеть русский бунт», посвящённую пугачёвскому восстанию, проезжали по местам пугачёвщины, и я узнал про грандиозную битву на Кондурче. Это речка на границе Татарстана и Самарской области. В конце XIV века там сошлись армии Тохтамыша и Тамерлана, там Тимур разгромил Золотую Орду. Поле боя даже обелиском не отмечено, а это было одно из крупнейших сражений средневековой Европы — полмиллиона конных воинов с саблями и копьями, с арбалетами и луками!
Или, например, кубанский набег. В начале XVIII века устье Кубани было островом, и там жили кубанские казаки — враги России и подданные турецкого султана. В петровские времена они прошли вверх по Волге рейдом протяжённостью в тысячу вёрст, разорили десятки городов, угнали в рабство в Крым сорок тысяч человек. Как легендарный город Козельск сопротивлялся Батыю, так с кубанцами под Пензой сражался насмерть и погиб Рамзайский острог. Кубанское нашествие было куда страшнее, чем Северная война с Карлом XII. Потом Пётр для защиты от кубанцев приказал насыпать Петров Вал от Дона до Волги — крупнейшее фортификационное сооружение Европы того времени. Но кубанский набег тоже никак не освещён в учебниках по истории России.

Отчего, как думаете?

А.И. Потому что учебники истории — не совсем российская история. Это история столиц и царствований. Учебники отражают не национальные, а государственные интересы. Столица и царь — квинтэссенция государства.

 А ваша новая книга «Ёбург», вроде как про лихие девяностые, это история города, горожан или чего? 

А.И. На самом деле там не только про лихие девяностые, но и про тучные нулевые. Книга про то, как закрытый советский индустриальный город Свердловск превратился в современный евроазиатский хайтековский мегаполис Екатеринбург, про великую метаморфозу. Город в промежуточную стадию развития жители называли Ёбургом. Название, конечно, на грани фола, но ничего оскорбительного в нём нет: так решил язык, так сработала семантика, ведь и времена были ого-го.
Дело в том, что Екатеринбург и Новосибирск — города непровинциальные. Чем отличается столица от провинции? Провинция живёт вне исторического времени. Там ничего не происходит: 10 лет назад было то же самое, что и 50 лет, и сто. Какую картинку Гоголь и Салтыков-Щедрин нарисовали в XIX веке — такая же за окном и сейчас, в XXI веке. А непровинциальные города живут по историческому времени и на вызовы эпохи всегда ищут свои ответы. И Екатеринбург отвечал очень ярко, совершенно самостоятельно и, на мой взгляд, весьма адекватно. Этим он и интересен, этим и общезначим — для жителей и для всей нации.

 Пару лет назад весь рунет вдруг заговорил о гибели группы Дятлова. Наверняка же вы, как житель Урала, интересовались этой историей раньше и больше. Придерживаетесь какой-то из распространённых версий случившегося или, может быть, у вас есть своя?

А.И. Про гибель группы Дятлова на Урале знают давным-давно. Ещё в 1970 году вышла книжка журналиста Юрия Ярового «Высшей категории трудности». Там была рассказана история дятловцев, хотя и в сильно приглаженном виде. Ну, потому что в Советском Союзе не положено было погибать ни с того ни с сего. Погибать можно было только по собственной дурости. А дятловцы не были дураками. Но их трагедия не была попсовой темой. А бум начался с того, что Борис Акунин написал о дятловцах в своём блоге. Прискорбно, конечно, что такие сюжеты идут до аудитории так долго и так затейливо.

 Ну хотя бы так.

А.И. Да, пусть хотя бы так. Самой адекватной версией мне представляется та, что содержится в книге писательницы Анны Матвеевой «Перевал Дятлова». Там всё разложено по полочкам. На перевал рухнула какая-то аварийная баллистическая ракета, что ли. Из ракеты вытекла какая-то ядовитая гадость. Дятловцы пострадали от падения ракеты, надышались отравы и, напуганные, убежали из палатки. В конце концов, они не выкарабкались из беды и погибли — замёрзли. Но знаете, в истории Дятлова и его группы важно не то, почему они погибли. Важно то, кто такие они были, как они погибали. Они были, в общем, элитой строителей коммунизма, и они не бросили друг друга, сражались за жизнь как львы, до последнего. Их отчаянная борьба и есть самое важное, что в этой истории существует. Мистика, тайна и зловещая романтика дятловского сюжета лишь подчёркивают величие шекспировской трагедии на заснеженном перевале.

Многие скажут, что лучше бы дятловцы погибли сразу, чем так мучиться.

А.И. Не в мучениях дело. Удивительно то, что они, хотя и погибли, проиграли, — тем не менее, не жертвы. Их трагедия — экзистенциальная, а не конспирологическая.