Алексей
Иванов

Роман Алексея Иванова «Комьюнити» вызвал бурную, неоднозначную и даже возмущенную реакцию литературной критики. Между тем представляется, что это пример произведения, само содержание которого одновременно и предвосхищает, и объясняет появление таких откликов. Роман, в котором объективно сформулированы принципы, убедительно изложены причины и точно показаны механизмы становления критического дискурса, выразительные образчики которого можно лицезреть на страницах «Огонька», «Итогов», «Частного корреспондента», «Новой газеты», «Московских новостей»... И поскольку этот текст вообще вряд ли нуждается в апологии, рассмотрим его проблематику, образность и сюжетостроение прежде всего как самостоятельные объекты анализа и лишь затем – как предметы полемики с воображаемыми оппонентами.

 

Изгнание реальности

Одна из главных повествовательных особенностей романа – неразличимость подлинного и вымышленного, тождество объективного и субъективного, слияние реального и виртуального. Но это не мистификация действительности, а мистерия современности. Мистерия, совершаемая на наших глазах (оффлайн) и на экранах наших мониторов (онлайн) в информационном обществе потребления, которое собственно и есть главный персонаж «Комьюнити», а прочие «действующие лица» выполняют функции сюжетных двигателей и рупоров авторских идей.

Информация нынче становится такой же необходимой составляющей потребительской корзины, как хлеб или молоко. В романе этот тезис предъявлен возможностями смоделированного автором интернет-портала «ДиКСи» (DisCourSession) – «телекома третьей генерации», «орудия информационного потребления мира», который форматирует информацию в соответствии с индивидуальными запросами и предпочтениями пользователя. Действующий морфологический интернет-поиск (по форме слова) сменяется семантическим (по смыслу запроса). Homo телеком обеспечивает клиентов полным комплексом информационных услуг: поисковой суперсистемой («ДиКСи-поиск»), индивидуальным шопинг-каталогом («ДиКСи-маркет»), персональной лентой новостей («ДиКСи-ньюс»), личной интернет-газетой («ДиКСи-дайджест»), собственным радио («Радио ДиКСи»), социальной сетью («ДиКСи-нет») и персональным телеканалом («ДиКСи-TV»). Эти семь чудес возвещают грядущее наступление «информационного коммунизма» под лозунгом: «Информационная картина по вашему вкусу. Мир как гуляш».

 «ДиКСи» не допускает к пользователю нежелательную информацию, незапрошенные сведения. Так декларированная свобода выбора оборачивается информационным изоляционизмом и ущербностью картины мира; так из общества информационного потребления незаметно «изгоняется реальный мир» – и возникает «зона свободы от реальности». В этом выморочном пространстве вспыхивает чума, активированная хакерским взломом информационной защиты протоколов «ДиКСи». Прорвавшись из толщи веков в современность сквозь ячейки глобальной Сети, древнейшая смертельная болезнь мутировала из биологической в ментальную: зараженных преследуют навязчивые идеи, иррациональные страхи, кошмарные видения. «Чума нас кушает, как первое, второе и десерт». На первое она решает отведать членов посвященного ей интернет-сообщества, созданного по тайному распоряжению Александра Гермеса, одного из основателей «ДиКСи» и по совместительству... Короля-Чумы.

 «Сеть сама по себе аннулирует понятия "вне ее" и "внутри нее"» – эта ключевая идея «Комьюнити» развивает тезис Джарона Ланира, разработчика интернета и автора термина «виртуальная реальность». Устраняется полярность понятий, нивелируются противоположности, снимаются оппозиции – и устанавливаются всеобщая неразличимость, тотальное тождество. В одинаковых условиях и на равных правах сосуществуют явь и навь, люди и демоны, эмпирическое и эзотерическое. На этом основана вся сюжетная коллизия романа, объясняющая жизненные реалии через интернет-феномены и построенная на оригинальных авторских придумках, соединяющих древние легенды и новейшие технологии, архаику и постмодерн, архетипы и логотипы. Надпись на могильном кресте – интернет-ссылка для активации смертоносной компьютерной программы. Древнее магическое заклинание – защитный пароль к протоколам «ДиКСи». А сам создатель этого ресурса – повелитель страшной болезни. Трансформация чумы из биологической в ментальную и технологическую оказывается логически закономерной, мотивированной самим форматом действительности.

Эффект неразличимости достигается постоянной сменой повествовательных регистров и изобразительных планов. Яркий пример – сцена в кафе, где герои ведут непосредственный, «живой» диалог, параллельно обмениваясь СМС. При этом оба канала передачи информации оказываются абсолютно равноправными, а вся интрига заключается в дешифровке и интерпретации.

Человек не сознает себя рабом информационной цивилизации, не подозревает, что «под скорлупой благополучия укрывались демоны разрушения». Возникает парадоксальный эффект восприятия: отпевание в храме айтишника и соседство авангардиста и рэпера на старом чумном кладбище в начале повествования удивляют даже больше, чем в финале романа люди со «сменными» лицами в московском метро или мчащийся по шоссе «Форд» с незримым демоном за рулем. А безумная старуха на «девятке», чумные блохи в автомобиле, явление демона на клубном концерте, шествие клюворылых докторов по ночному кладбищу в центре столицы? Все это происходит «на самом деле» (в пространстве романа) или только мнится главному герою (существует в его восприятии)? Произведение с прозрачными, гибкими и подвижными рамками реального и ирреального по определению не дает ответа на подобный вопрос. Композиция романа – своеобразная лента Мёбиуса: топологически неориентируемая поверхность беспрепятственного и незаметного взаимоперехода подлинного в вымышленное, реального в виртуальное, «онлайна» в «оффлайн».

Двойственность мерцает и в завершающей сцене, оставляя тревожную неясность: это финал (нарративный итог, полное завершение происходящего) или же это антракт (смена декораций для продолжения действия)? Истинный, логически мотивированный финал – вовсе не гибель или спасение медиаменеджера «ДиКСи» Глеба Тяженко, а возникновение нового чумного сообщества. Концовка романа не знаменует и трагедию героя – это лишь сюжетная ссылка на возможную трагедию, такая же, как все прочие интернет-ссылки на сюжеты чумы в созданном Глебом комьюнити.

Та же неопределенность – в паре «человек / машина». Киборгизация упрощает восприятие и нивелирует разницу между органикой и механикой. «После миллениума нет человека, есть сумма ресурсов и технологий», – заявляет Гермес. Сисадмин Крохин воспринимает женщину «как компьютерную игрушку, где все технологии заработают, когда найдешь способ активировать». Глеб, читая посты в комьюнити, ловит себя на мысли, «что не воспринимает собеседников как людей». И, напротив, «к айфону относятся как к младенцу: если закричал – бросай все и немедленно отзывайся».

Само мышление тоже уподобляется технологии. «Человек – это его айфон», – отчеканивает Гермес и затем неоднократно вспоминает Глеб. Гаджеты претендуют на замещение человека, определяя его поведение и образ жизни. Нам все сложнее проходить описанный в «Комьюнити» тест Тьюринга [1]. В пространстве «изгнанной реальности» есть лишь иллюзия жизни, создаваемая информационным шумом. Здесь некого жалеть, некого звать и не о ком плакать. Здесь не рождаются и даже не умирают, потому что в цифровом формате смерть лишается онтологичности и означает «не конец человеческой жизни, а просто определенный этап в действии программы». Смену бытийного регистра, переход на другую сторону ленты Мебиуса. Демон в облике сидящего на цепи покойного создателя «ДиКСи», страшно улыбаясь, сообщает ошарашенному Глебу: «Не бойся, я умер – это я мертвый вот такой»...

Фантастика в «Комьюнити» – не жанр, а прием, позволяющий смоделировать пространство, в котором уже нет «онлайна» и «оффлайна». Подлинное и симулированное одинаково достоверно. Само повествование даже не фантастично, а фантасмагорично. Исходное значение этого слова (световые картины, получаемые при помощи оптических устройств) позволяет определить сюжет романа как фантасмагорию, смоделированную проекцией древнейших культурных практик в область новейших электронных технологий.

 

Media интермедия

Само комьюнити мыслится в романе не как частное сообщество блогеров, а как все современное общество; нынешний социум как он есть, во всех его мощи и немощи, многообразии и безобразии. Показана не локальная драма одной интернет-группы, а глобальная трагедия современности, пораженной саморазрушением. Отчетливо просматривается и наглядно иллюстрируется теснейшая взаимосвязь информационных процессов с экономическими: медиа органично сочетаются с потребительством. Идеал современного поколения – три «обновленных» К: «комьюнити, кредит, креатив».

Мировоззрение и взаимоотношения героев наглядно отражают одну из основных особенностей информационного consumer society – торжество формы над содержанием, эффекта над смыслом. Глеб воспринимает людей как ходячие бренды, «считывая» внешность как штрихкоды с товарных упаковок. Аналогично сконструирован его собственный портрет: «клубный пиджак Ketroy цвета "арабика", синяя водолазка Armani, темные джинсы Martin Custom, ботинки Tommy Hilfiger». Однако это не пресловутый продакт-плейсмент, с маниакальным упорством инкриминируемый Иванову псевдоэкспертами, но обнажение хода мысли героя и его восприятия действительности. Подобный прием воплощен, например, в «Терминаторе» (зритель видит мир изнутри робота, глазами мыслящей машины).

Другая выводимая из романа тенденция современности – самовыражение как главная потребность человека. В отличие от самореализации, «самовыражение так эгоистично, что ему нет дела до причины, нужен только повод». Самый популярный его формат – креатив, подменяющий подлинное творчество. На этом сыграл Король-Чума Гермес: зная базовый принцип поведения блогера («прикол – креатив»), он сперва водрузил на чужое надгробие фальшивый крест с надписью ABRACADABRA, тем самым соблазнив Глеба сфотографировать необычную могилу, а затем подучил сисадмина Крохина сделать «фотожабу» (коллаж), где могила демона оказалась бы открытой, а слово на кресте – написанным наоборот, то есть восстановленным. Демон сдвигает могильную плиту и выходит в мир... В ту же ловушку самовыражения попадаются участники созданного Глебом комьюнити. За соревнование в поисках экзотических историй о чуме их ждет жестокая расплата: чумные образы и сюжеты встраиваются в сознание, как программное обеспечение – в персональный компьютер. Ужасные видения становятся частью ментального «софта».

Еще одна выводимая из романа черта современности – отсутствие проблематизации бытия. Человек перестает воспринимать мир как вопрос, а свою жизнь как поиск ответа. Беспроблемность – следствие все той же тотальной неопределенности: не разграничиваются значимое и неважное, перепутаны первичное и вторичное. В какой-то момент внешне благополучный Глеб понимает: «Жизнь – подделка. Надел пальто, сел в машину, а ехать некуда».

Беспроблемность делает весь мир глобальной подделкой – и в итоге для человека информационного consumer society остается лишь один по-настоящему волнующий вопрос: как сохранить свои потребительские позиции? Онтология вытесняется этологией: значимым становится лишь социальное действие, а не личностное осмысление всего происходящего. Участие в политической и общественной жизни равносильно участию во флешмобах и просмотру в интернете информации о протестных митингах. Участие в приращении знаний симулировано обменом интернет-ссылками. Участие в коммуникации имитировано умножением «френдов» в соцсетях... Но, как рассуждает дэнжеролог Дорн, «технология – просто технология. Она не делает людей лучше или хуже. А вы считаете, что делает. Для вас у кого новее модель айфона, тот умнее...»

Проблемность бытия становится очевидной лишь в «пределе», за гранью общепринятой нормы либо на пороге неотвратимой гибели. Заразившиеся чумой герои экзистенциально «прозревают» – начинают видеть мир как проблему, требующую артикуляции, а не как глянцевую картинку из журнала «Афиша». Символичен последний пост участника комьюнити под ником Miroed: «Это все существует!!!» По сути, это слова автора, вложенные в уста героя, вынуждаемого поверить в чуму самим построением сюжета, фабульным императивом. По ходу чтения нарастает ощущение неприятия и отторжения всего изображаемого. Эта сартровская экзистенциальная тошнота – основной эффект психологического воздействия на читателя, вызванный принудительной проблематизацией реальности. Эффект достигнут в полной мере: перевернув последнюю страницу, еще какое-то время испытываешь ощущение выморочности и обморочности, пребываешь в состоянии эмоционального дискомфорта. К чему явно и стремился писатель.

Из «Комьюнити» вычитывается еще одно свойство общества информационного потребления – предпочтение не компетенции, а артистизма. Уважаем и значим не хорошо делающий свое дело, а умеющий произвести впечатление. Яркий пример – Мариша Кабуча, диджей «Радио ДиКСи» и любовница Глеба, в 35 лет подающая себя на 17. То же самое – в СМИ: оффлайн-прообразы семантического интернета – журналы вроде той же неоднократно упоминаемой в романе «Афиши», где «раздувается фальшивая реальность», где «обозреватели пинками гриндерсов вбивают родной самопал в форматы мировых трендов». Web 2.0, сделавший частного пользователя главным поставщиком интернет-контента, и наступающий ему на пятки Web 3.0 (в романе это, собственно, и есть «телеком третьей генерации») разрушил институт авторитета, нивелировал статусы, дискредитировал компетенции. Авторитет – тот, кого чаще «плюсуют» и у кого больше «лайков».

Отсюда логически вытекает очередное свойство современности: мораль в отсутствие нравственности. Объективная этика (нравственность) уступает субъективным приличиям (морали). Соблюдаются лишь внешние требования к поведению и утрачиваются внутренние установки на добро, правду, милосердие. Глеб Тяженко действует по правилам этого мира и потому производит впечатление благонадежного человека, порой даже способного на благородство. А вот обворожившая его провинциалка Орли лишь прикидывается человеком, ее истинная сущность – темная, демоническая; она – «на стороне чумы».

Однако к концу повествования все заметнее подлинная сущность главного героя. Ключевая сцена – встреча в ресторане с Гермесом: Глеб заявляет, что отношения с Орли ему дороже карьеры в «ДиКСи», но почти сразу же начинает сожалеть о своих словах. Он повел себя как человек – и... ошибся, как ошибается компьютерная программа. Ритм, уклад, порядок жизни героя дают сбой, словно ломается техническая система наподобие того же Терминатора. Нацелившись на завоевание столицы и подчинив этому все свое существование, Глеб автоматически подменил нравственность моралью: начал действовать по правилам общества информационного сверхпотребления, а не по общечеловеческим законам. И оказался в квазиреальности - коммуникационном гетто, пространстве материализованного зла, где воплощаются демоны, где правит бал чума...

 

Время «Ч»

Чума в романе не имеет прямой аналогии с информационными процессами и не может полностью отождествляться с феноменами коммуникации, но косвенные параллели есть, и сам образ чумы многопланов и неоднозначен. Так, чума – это ментальная травма современного человека, в существовании которого слишком много фальшивого и неподлинного. Как биологическая чума – полное разрушение тела, так ментальная чума – распад личности. «Нам повредили картину мира», – замечает дэнжеролог Дорн, чьей профессиональной задачей является обнаружение и обезвреживание опасных артефактов культуры.

Чума – это также энтропия, в философском значении данного понятия. Всеобщая неопределенность, разупорядочивание бытия, расчеловечивание человека. «Гурвич своими технологиями увеличивает энтропию. Наша чума – знамение тепловой смерти вселенной, сгенерированное интернетом», – рассуждает Дорн. И сам механизм пандемии обнаруживает сходство с протеканием информационных процессов: «если сначала заболел один – то потом заболеют все». Особо заметно это сходство в эпизоде преследования Дорна людьми со сменными лицами – стражниками чумы, что гонится за ним по магнитным полям телекома.

Почему в эпоху высоких технологий вспыхивает древнейшая болезнь? Этому имеются и научное объяснение, и художественное обоснование. «ДиКСи» заставляет забыть о том, что «наш мир – сумма впечатлений, а не частное впечатление», и «позволяет каждому жить в собственном мире. А в пустоте между "собственными мирами" рыщут демоны, потому что сон коллективного разума тоже рождает чудовищ». Эти справедливые и пророческие слова не случайно вновь исходят от дэнжеролога. Кроме того, по М. Маклюэну, в обществе, «взорванном внутрь» электронными технологиями, происходит ретрайбализация – возврат к племенному состоянию в новых обстоятельствах. Изобретатель Homo телекома Гурвич – «интеллектуальный уголовник», который «взломал традицию, как сейф» и «запрограммировал чуму по средневековому образцу»: сгенерировал код защиты протоколов «ДиКСи» по принципу древнего заклинания ABRACADABRA. Аналогично его партнер и конкурент Гермес избавился от проклятия по средневековому принципу Короля-Чумы: «передай свою смерть другому».

Наконец, чума – это искажение восприятия при неконтролируемом потреблении информации и отсутствии информационного «иммунитета». Несмотря на весь исторический опыт, современный человек как никогда уязвим для лжи, манипулирования, агрессии, что особенно заметно в виртуальном общении. «Чума это когда все враги, даже друзья», – заявляет участник комьюнити Prizel. Заметно снижается и критичность восприятия информации. Появление сумасшедшей старухи с речами о чуме заставляет немедленно «обнаружить» у себя ее симптомы. Стоит выложить в Сеть примитивную «фотожабу», как происходит заражение ужасной болезнью. Достаточно увидеть на кладбище крест со странной надписью – и поверишь в существование зловещего демона. Ментальная чума «отменяет» само понятие здравомыслия, на которое пытается опереться Глеб. При больном сознании здравый смысл априори невозможен – он деградирует в абракадабру.

Суммируя и подытоживая, получаем: чума – это сама наличная ситуация, существующее положение вещей. Она и есть главное «искажение реальности», развоплощение мира, которое фиксирует и переживает Глеб вместе с остальными участниками комьюнити. Чума – не столько метафорический образ, сколько художественная передача ощущения от встраивания консьюмеризма в коммуникацию, от применения потребительских принципов в информационной среде. В «Комьюнити» рисуется картина тотальной дематериализации мира и дегуманизации человека.

 

Блеск и нищета интернета

«Комьюнити» – первое в отечественной прозе глубокое погружение в онтологию и психологию интернета. Причем Глобальная Сеть изображается не как территория технологических манипуляций, а как пространство смыслов: интересны не опции, а интенции. В этом противопоставлении – сущностная разница между дэнжерологом Дорном, дружившим с инженерами и культурологами Кремниевой долины, и сисадмином Крохиным, которому «скучны философия и метафизика виртуала».

В романе проводится мысль о том, что инструментально интернет – это комплекс революционных технологий по работе с информацией, но понятийно и ценностно он полностью укладывается в парадигму постмодерна. При этом внешняя множественность коммуникаций на поверку оказывается мнимой: количество информационных каналов не меняется – добавляются лишь виды связи. «Индустрия увеличивает количество опций <...> вместо того, чтобы увеличивать потребность в функционале». Можно говорить о смене форматов, но не о приращении смыслов. Считать современность эпохой многообразия коммуникаций – то же самое, что считать множество прыжков на месте парением в воздухе.

Значительное превышение интенсивности потока информации над возможностями ее восприятия и осмысления приводит к тому, что информация не превращается в знания (поскольку полностью не усваивается и не успевает перерабатываться), а знание не становится опытом (поскольку не подкрепляется индивидуальными переживаниями, личным присвоением). Современное общество избавляется от механизмов эмпирического формирования личности: «По каждому поводу нырять в сеть за справкой у современного человека стало такой же дурной привычкой, как у поручика Ржевского щипать за грудь любую даму». На примере сетевого профиля участника комьюнити с ником Kuporos демонстрируется ментальное убожество и разоблачается мнимая компетентность информаторов Web 2.0, «интернет-знатоков, которые на любой случай имеют не знание, а ссылку». Здесь Иванов наследует Ланиру, считающему, что интернет угрожает человечеству диктатурой посредственности.

Особое место в «Комьюнити» занимает теория аватара как «синтеза трех сущностей: самоидентификации, роли и данности». По Иванову, сетевой образ человека складывается из того, с чем он сам себя отождествляет, на что претендует и чем является на самом деле. Перемноженные друг на друга и на коэффициент качества предъявления, эти сущности составляют виртуальную персону. Аватары – те же сменные человеческие лица, что преследуют и ведут к погибели Дорна.

Наконец, в «Комьюнити» акцентирован далеко не всеми замечаемый, но на самом деле явный парадокс: интернет – величайшее изобретение, созданное для соединения людей, – на самом деле разъединяет; действует не как средство общения, а как способ разобщения. Это иллюстрировано сутью вымышленных протоколов «ДиКСи»: создание комфортной картины мира равнозначно информационной тюрьме, отделению себя от других людей, отрицанию трансцендентного. «Коллективное бессознательное телеком преображает в чуму. И с ней каждый встречается уже в одиночку». Прокладывание каналов коммуникации не дополняется строительством мостов общения.

Семантический интернет сравнивается с Золотым Шаром из «Пикника на обочине» Стругацких. Шар исполняет сокровенные, но истинные желания, порой тайные и постыдные для самого желающего. А семантический интернет – не что иное, как «исполнение наших желаний в области информации». Они-то и активируют чуму, выступающую в данном случае синонимом чистого зла. Это и есть основная проблема Homo телекома: «Ты потребляешь мир с помощью ДиКСи, а мир потребляет тебя с помощью чумы». Обнуляется само понятие человеческой судьбы. Бегство Дорна от преследования чумы происходит на экране айфона Глеба (в виртуальном пространстве) и, параллельно, на фоне примерки одежды Орли (в декорациях пира потребительства). «Контактом бытового и сакрального телеком напрочь уничтожал сакральность: все вокруг оказывалось бытом».

Обличая информационный солипсизм, тот же Дорн ловит Глеба на незнании о захлестнувших столицу протестных митингах. Причина проста: в индивидуальном «ДиКСи-дайджесте» медиаменеджера Тяженко нет подписки на эту информацию. Точно так же самому Глебу, начитавшемуся захватывающих историй о чуме, «начинало казаться, что чума – единственное содержание мировой истории». Опасность Сети возникает именно в сочетании с принципами общества информационного потребления. Почему? Все дело в ценностях носителя идеологии: «В информационном consumer society не существует универсальных тем. У каждого – свой мир, эти миры пересекаются, но не агрегируются».

Лишив индивидуализм состоятельности и жизнеспособности, электронная технология возвела в норму корпоративную зависимость: современный человек «жаждет экзистенциального "Газпрома"». Глеб попытался защитить Орли, но испугался изгнания из корпорации «ДиКСи», дающей мнимую иллюзию защищенности. Информационный солипсизм отбирает у человека свободу («Когда есть айфон, свобода – не тренд»). Корпорация, рассуждает Глеб, «спасет и сохранит, как господь бог и вера православная».

Развивая известный тезис Ивана Ильина («субъективно – воспоминание, объективно – воскрешение»), Дорн выводит тождество виртуальности и Царствия Небесного в сознании Media Sapience, поскольку «в виртуальной реальности мы видим мир абсолютного воплощения». В формате Homo телекома человек из дитя Бога превращается в его гаджет. Отсюда – квазимолитва как самая логичная и выразительная из всех возможных концовок романа: «Господи еси, всеблагой наш модератор! Да будет бесконечен твой трафик, да расточится спам, да обрящешь ты контент до скончания веков!..»

 

И пришел Абракадабра...

Особый смысловой пласт «Комьюнити» – деформация речи, развоплощение языка. Основным приемом становится гротеск, с помощью которого обнажаются изъяны речемышления, словесная нищета, инфляция смыслов. Участники чумного сообщества составляют галерею словесных портретов Web 2.0: их речь индивидуализирована, у каждого своя манера выражения, свои особенности оформления высказываний. Но общая проблема – безграмотность, особенно заметная в интернет-общении. «Сеть – это тексты. Если ты не научился излагать мысли нормативным способом, ты не овладел главным инструментом. Зачем же тогда ты лезешь что-то делать?»

Это наглядно демонстрируется реконструкцией сетевых диалогов в художественном произведении. Мы привыкли воспринимать книжный текст как эталонный, ошибки на страницах печатного издания режут глаз. Посты KozaDereza, L-a-p-k-a, D-r_Pippez комичны и вызывают смех – но смех горький, гоголевский. С этим связана символическая деталь: Глеб неожиданно устанавливает, что сам состав участников сообщества соответствует «коду» демона Абракадабры. Очень показательна также смена регистров речи в ситуациях тревоги, угрозы, опасности. Отчаянный пост схваченного чумой D-r_Pippez «резанул слух – и будто хлестнул по глазам внезапной грамотностью». Грамотностью маркировано все серьезное, значимое, настоящее. Неграмотность – территория иллюзорной свободы, мнимых компетенций, неподлинного знания.

Другая проблема – самовыражение человека через намеренное уродование языка. Непереносимо ужасающе это проявляется у Кабучи, «бойко тарахтевшей по-инопланетянски». Ильфопетровская Эллочка-Людоедка не годится ей даже в ученицы, потому что Эллочка – просто глупая, но живая, человечная, а Кабуча неглупая, но выхолощенная, пустая. Ее выражения в духе «гомзишь мне все своими опистархозами мажорными» лишь грамматическое подобие речи (вроде «глокой куздры» Л. Щербы). Не менее выразителен и столь же гротескно заострен словесный портрет Крохина – фарш из компьютерных жаргонизмов, вульгарной лексики тинейджеров и банальной нецензурщины: «Дрова, бля, ставь только самые необходимые. Если на Винде, то один только и-эн-эф пакет для чипсета и драйвер видеокарты...»

По сути, жаргон (сленг) – такой же социальный протез и средство самовыражения человека, как гаджет, бренд или блог. «Разухабистость речи программеров и айтишников Глеб понимал как механизм компенсации», она «обусловлена не столько компьютерными технологиями, сколько избытком неизрасходованных тестостерона и адреналина». Предельно концентрированные жаргонизмы, вульгаризмы, речевые штампы – как штаммы бактерий. Чума – не только в умах, но и на языках. В пушкинском «Пире во время чумы», к которому также неоднократно апеллирует «Комьюнити», мертвые «лепетали ужасную, неведомую речь». По сути, в романе представлены разнообразные образчики «речи мертвецов».

Не менее важный сюжетный момент: куда деваются исчезающие один за другим участники чумного сообщества? Ведь их гибель не заявлена в романе, она происходит лишь в сознании читателя. Так вскрывается ускользающий от фиксации феномен восприятия: прекращение диалога, остановка речи, отсутствие в коммуникации ассоциируются со смертью. Возникает символическая аналогия: бытие определяется речью, молчание равнозначно исчезновению; перестать говорить – значит перестать жить. Сеть – пространство речевое, в нем существует только «неумолкающий»; смысл сказанного становится не важен – важен лишь факт непрерывного говорения. Осмысленная речь тонет в информационном шуме, замещается обрывочными комментариями в блогах и бессвязными репликами в соцсетях, редуцируется в смайлики и «лайки».

Имя демона Абракадабры означает и магическое заклинание, и бессмыслицу, невнятицу. А еще есть понятие код абракадабры – хаотический набор графических символов в электронных документах, возникающий при взломе кодировки почтовыми серверами. В романе Абракадабра – это защитная программа (файрвол) для проколов «ДиКСи» и информационное орудие Короля-Чумы. В комьюнити Глеба он выступает под говорящим ником УМНЕЕВСЕХ. Вырвавшийся в «реал» демон разобщения насылает чары бессмыслицы, рушит коммуникации, убивает речь. Не случайно у людей, принимающих облик Абракадабры, рот затянут паутиной.

В данном контексте основной вопрос для Media Sapience формулируется следующим образом: как сохранить индивидуальность и не стать добычей Абракадабры? Как не пройти по ссылке на чуму? Вложенный в уста Дорна, этот вопрос драматичен, ибо для ответа на него надо совершить невозможное: оказаться за пределами коммуникации, в локусе безмолвия, вне зоны действия сети/Сети. Это не только невозможно, но и страшно, поскольку равнозначно одиночеству...

 

«Нету крика – нету проблемы!!!»

Эта отчаянная реплика одной из участниц комьюнити отражает отношение многих современников к действительности и одновременно иллюстрирует публичное отношение к роману Иванова. Не только рядовой читатель, но и многие эксперты восприняли его по действующим поведенческим стратегиям. В произведении не увидели самого предмета проблематизации, внутреннего конфликта; не включили художественный текст в социокультурный контекст, потому что и сам этот контекст, как оказалось, мало кому нынче видится проблемным.

Первейшая претензия к автору: «нагуглил информацию», выдал скомпилированное из Википедии за собственные оригинальные мысли. «Зачем писателю, который из своей головы и исторических источников сочинял блестящие романы, теперь в качестве основы для творчества брать Яндекс?» – недоумевает известный критик. Здесь ярко отражен феномен социально-психологического проецирования (судить других по себе): кажется, что написать «роман про чуму» легче легкого – достаточно набрать побольше тематических сведений и завлекательно представить их в собственном тексте. Это такая же иллюзия, как вера в способность робота написать книгу вместо человека.

Между тем значительная часть «исторических» сведений о чуме, которые читатель «Комьюнити» принял за настоящие, на самом деле чистейший авторский вымысел. Так, вымышлено предание об осажденном Девой Чумой замке Гогенцоллерн; не существует секретной базы «Лихоборка – 2» – подразделения Академии боевой чумы; в корпусе «чумных» текстов нет ни образа Короля-Чумы, ни демона Абракадабры, ни всех связанных с ними и описанных в романе невероятных превращений и магических ритуалов. Аналогично в «Псоглавцах» выдуманы деревня Калитино, статья академика Лихачева, «Доношение» Мельникова-Печерского, сама профессия дэнжеролога, о которой написана целая статья для Википедии... Для уяснения этого достаточно произвести ту же самую операцию «гугления» – поработать с интернет-поиском. Ну разве уже один этот факт не доказывает, что наше мышление необратимо отформатировано интернетом? К тому же принимать на веру описанное в художественном тексте и выдаваемое за достоверное – значит дополнительно подтверждать тезис о неразличимости объективного и субъективного, подлинного и симулированного.

Досталось «Комьюнити» и за безобразные (ударение вариативно) речи персонажей. Никто не ожидал встретить у писателя, прежде изображавшего полнокровные и яркие человеческие типы, псевдомыслящих и псевдоговорящих существ, полых, как куклы Барби. Понятно, что на самом деле никто не говорит как Борька Крохин или Кабуча, но авторской задачей здесь была не типизация, а та же проблематизация: речь катастрофически обессмысливается, общение обесценивается, слово теряет связь с трансцендентным. Проблематизацию, как черную кошку в темной комнате, вновь не распознали и проигнорировали...

Многих роман оттолкнул еще и потому, что вместо ожидаемых феромонов изысканной словесности со страниц потянуло постыдной вонью разлагающегося общества, смрадом потребительства, тлением телекома. Подмена отношения к изображенному отношением к самому тексту обнажает все ту же проблему – неразличимости реального и виртуального, существующего и воображаемого. А дискредитировать всегда проще, чем дискутировать.

Обобщение этих заблуждений и претензий наглядно свидетельствует: причина их возникновения как раз и объясняется в самом романе. «Комьюнити» – лакмусовая бумажка и одновременно механизм выявления ложных суждений и ошибочных оценок действительности. Роман «сработал в корпус», его идеи полностью подтвердились жизненной практикой. Но основная направленность произведения – не сатирическая, как кажется на первый взгляд, а культурологическая: инвентаризация значимых тенденций современности и фиксация актуальных культурных практик. Сатира здесь лишь прикладной инструмент, вскрывающий пороки и несовершенства социального жизнеустройства. «Комьюнити» – исследование и прогноз, а не фельетон и не памфлет; автор – не комик, а визионер.

Жанр этого текста ускользает от точного определения. Назовем его роман-переживание. «Комьюнити» – традиционное для культуры переживание о дегуманизации общества, о «язычниках, сотворивших себе кумира из технологии». Система образов и набор повествовательных ходов имитируют технологическую конструкцию, устройство для интерпретации смыслов современности. Здесь есть драматургия, но нет собственно драмы. Как может быть драматизирована, но не может быть подлинно драматична компьютерная игра. По сути, перед нами эталонный текст как набор культурных реалий, поведенческих стратегий и общественных тенденций; наглядно-действующая модель «образцового» романа современности. Образцового в смысле его абсолютной единоприродности наличной социокультурной ситуации.

Как есть тексты must read – так есть позиции must formulated. Идеи «Комьюнити» неоднозначны и полемичны, но они должны быть сформулированы и предъявлены. Можно отрицать авторские суждения, но нельзя отрицать существующие проблемы. По гамбургскому счету, этот роман не нуждается в сторонней апологетике – он автоапологетичен по своей сути. Обличителю и скептику ответим в духе Короля-Чумы-УМНЕЕВСЕХ: «Незлися! У тибя взапасе есть исчо немнога времини...»

В заключение просто факт. «Комьюнити» – художественный патент на семантический интернет: в конце 2012 года Рамблер представил новую концепцию поискового сервиса, предлагающего набор новостей, рекомендаций и мнений на основе персонализации и формирующего индивидуальную картину дня для каждого пользователя отбором информации из более чем 2000 источников. Пошел отсчет времени «Ч». Чумная тележка подана – милости просим.

  _________________________

[1] Тест Тьюринга – эмпирический способ отличить человека от робота, предложенный британским математиком Аланом Тьюрингом («Вычислительные машины и разум», 1950).