Алексей
Иванов

Алексей Иванов: искушение Пелевиным

 

Моржов не хотел никакого смысла.

Только поверхность. Только

поверхность. Глубины не надо.

А. Иванов «Блуда и МУДО», стр. 43.

 

Роман «Блуда и МУДО» слеплен так ладно, что любые частные замечания безболезненно застревают в нем, как в слоне дробина, или чиркают вскользь, точно пули по танковому борту. Кажутся – а вероятно, и являются – пустыми придирками. Поэтому критиковать новую книгу популярного автора из Перми мы не будем. Примемся ею восхищаться.

Пролет, Багдад, Чулан, Прокол, Пленум, Пикет, Ковыряловка. Среда обитания персонажей выписана с галлюцинозной дотошностью; провинциаль­ный Ковязин с его районами и предместьями, рюмочными и универмагами, площадью Девятой пятилетки, полуразобранным в порядке реставрации Спасским собором и набережной речки Талки врезается в оперативную память, как тяжелый rtf-файл. Эта гиперреалистическая нечерноземная ведута со всех сторон и сверху обрамлена сияющими линзами полей, лесов и небес. Иванов любит панорамировать выдуманный им город с высокой точки (терраса кафе на склоне холма, колокольня), вместо казенного «горизонта» употребляет широкоплечее «окоем», а облака на протяжении романа настырно и изобретательно сравнивает с десятком (чудится: сотней) разнородных вещей от одуванчиков и люстр до церковных куполов.

Сравнений в ивановской прозе вообще масса, но они ее не засахаривают: уникальный казус по нынешним временам. Каждое – мини-инъекция антидепрессанта, дружеский тумак воображению; над страницами «Блуды» не закемаришь. «Моржов яростно открыл пивную бутылку зубами, словно укусил себя за кандалы». «Дружно кончив, словно допилив бревно...» Энергичный натуральный синтаксис, способный без ущерба для выносливости переваривать и сарказм, и лиризм в лошадиных дозах. Полузабытая отечественным читателем роскошь персональных речевых характеристик. Мягкий, гуттаперчевый юмор, практически не скатывающийся в каламбурную пошлятину. Короче говоря, перед нами текст, который имел бы солидные шансы получить любую из литературных наград 2007 года. Если б Алексей Иванов самовластно не снял его со всех сколь-нибудь статусных премиальных дистанций – загодя, не дожидаясь команды «На старт».

 

Я всегда о ней думаю

Протагонист Борька Моржов – долговязый очкарик лет тридцати, на первый взгляд лузер лузером. Служит методистом муниципального учреждения дополнительного образования (прежде такие МУДО звались домами пионеров), но шикует и филантропствует явно не на зарплату. Под джинсами у него застиранные белые трусы с узором из сношающихся крокодильчиков. На шее бинокль, сквозь который приятно в упор рассматривать собеседника: тот сразу тушуется. За пазухой пистолет Макарова, бесцельно приобретенный по случаю у знакомого барыги. Моржов закодирован, что не мешает ему изредка нажираться в хлам. К финалу становится более или менее очевидно, что этот ботаник и пентюх – посланец вышних сфер с мессианскими полномочиями. Правда, проповедь его, в отличие от евангельской, по преимуществу невербальна: Моржов убежденный, идейный юбочник. Ходок.

В интервью, предшествовавших выходу книги в свет, А.Иванов определял роман как порнографический. Чистой воды рекламная гипербола. Сцен плотской близости тут не настолько много и они не настолько жесткие. Корректней вести речь о субстанции эротического восторга, которая равномерно разлита по пластам и фрагментам ковязинской действительности. Данная субстанция, не будучи адресована никому и ничему в особенности, по умолчанию готова принадлежать всему и вся. Однако осознает ее присутствие в мире только главный герой, и в этом суть романообразующего конфликта.

«Звездная и неровная ночь была как горячая радужная тьма после самого сладкого любовного содрогания. Теплая земля лежала словно разворошенная постель: Семиколоколенная гора как продавленная подушка, Чуланская гора – как отброшенное и смятое в ком одеяло. В изнеможении распростерся Пряжский пруд; изгиб отраженного месяца казался вмятиной от женского колена. Природа повсюду растеряла любовные черты, будто захмелевшая девчонка, раздеваясь, раскидала по комнате свои вещи: фонари бульвара Конармии – как бусы на столе, два купола Спасского собора – как лифчик на спинке стула, лакированной туфелькой блеснула иномарка в проулке, и даже лужи под ногами лежали, как забытые под кроватью трусики». «Огонь на углях извивался как-то уж совсем по-шамански, почти непристойно, словно в костре сгорали позы из "Камасутры"». И кардинальное: «Телесно-розовая церковь стояла в гуще палисадников, словно пляжница, переодевающаяся в кустах. Округлости апсид походили на оголенную женскую грудь». Вы вспомнили бородатый анекдот? Но процитированные пассажи призваны производить впечатление отнюдь не комическое; Иванов не похабствует, он указывает персонажам второго и третьего планов, «маленьким людям с их ломкими скелетиками и хрупкими, стеклянными принципами», путь к спасению и благодати.

Ведь обитатели уездного города, в сущности, не живут по-настоящему. Их очи занавешены узорным покровом Пиксельного Мышления – клишированных представлений о человеке, социуме и вселенной, удобных в быту, но притупляющих творческий разум. Раб ПМ соображает быстро и плоско, сводя все многообразие межличностных ситуаций, любая из которых принципиально неповторима, к дюжине-двум общих и полых фраз. А махинаторы, высокопоставленные и теневые, этим пользуются: им достаточно нажать на воображаемую клавишу, и в мозгу жертвы активизируется нужный кластер ПМ. Готово, клиент заморочен, можно доить его тепленьким, он не окажет сопротивления, еще и в благодарностях рассыплется.

Слова, таким образом, перестали обозначать реальные предметы и явления; слова бессовестно лгут нам на каждом шагу. Одна из немногих областей, где ПМ не успело катастрофически насвинячить, – секс (а другая, дополним ивановскую теорию, – смерть). Зона безмолвия, месторождение искренности и истинности. Моржов втаскивает женщин в интимные отношения не ради собственного удовольствия, а дабы те наконец очнулись, продрались через узорный покров к самим себе.

Ну, не грубо за шиворот втаскивает; виоленсии Борис Данилович чужд. Он кропотливо нащупывает подходы, разрабатывает хитрую стратегию осад, для разных крепостей разную. Часто терпит поражение; но уж коли одержит победу... «Моржов... поднял к куполу беседки длинные, гладкие ноги Милены и развел их, словно раскрыл книгу на аналое». Недавно рецензент влиятельной газеты подцепил это сравнение брезгливыми пальцами и продемонстрировал аудитории как образчик безвкусицы на грани святотатства. Меж тем Иванов тут особых Америк не открывает. «Когда настала ночь, была мне милость дарована, алтарные врата отворены, и в темноте светилась и медленно клонилась нагота», – писал на ту же мелодию Арсений Тарковский в 1962-м. Проникновение штука отчетливо сакральная, кривись не кривись.

А по законам романа «Блуда и МУДО» – сакральная в квадрате, в кубе. Моржову дано видеть, как сквозь кожу томимой похотью женщины, подобно Особи из одноименного кино, проступает мерцоид: ее двойник-соперник, не умеющий отнекиваться и лицемерить. Сперва кажется, что мерцоид всего лишь олицетворение физиологического влечения. Но ближе к эпилогу один из женских персонажей погибает, и нам уготован шок. Девушка Аленушка мертвехонька, а ее мерцоид цел; он боится щекотки, движется, разговаривает с Моржовым. Так вот что спасал герой на протяжении пятисот с лишним страниц, вот что в меру разумения и доступных средств высвобождал в ближних: не либидо, а душу.

Или следует выразиться иначе: либидо, то есть душу?

 

Что не съем, то понадкусываю

В книге присутствует и сюжетная линия поизвилистей, сатирически-плутовская, но она не столь любопытна. То бишь более стандартна. Гм, а если совсем начистоту – смонтирована из готовых мотивов, понадерганных там и сям: из Гоголя, американских жанровых фильмов вроде классической «Аферы», романа самого Иванова «Географ глобус пропил». Мастеровито смонтирована, не придерешься.

Беда, однако, в том, что и панэротическую линию абсолютно оригинальной счесть тяжело. Первое, что приходит на ум в связи с нею, – произведения Мишеля Уэльбека, в которых темная экзистенциальная влага эроса противопоставляется антигуманному и фальшивому благополучию западной цивилизации. Иванов не читал Уэльбека? Не смешите наши ботинки; сама фамилия «Моржов» похожа на травестийный русский инвариант французского Houellebecq. Впрочем, одновременно в ней угадывается отзвук другого имени, широко известного читающей публике: А Хули. Женщины-лисицы из «Священной книги оборотня». Это раз.

ПМ и мерцоид – лишь малая часть джомолунгмы неологизмов, нависающей над скромным ковязинским пейзажем. Например, там есть еще фамильон, ОБЖ, КВ, ОПГ – и, главное, ДП(ПНН). Все аббревиатуры Иванова смеху ради омонимичны уже существующим, а расшифровываются иначе. Вот и ДП(ПНН) значит не то, что ДПП(NN) у Виктора Пелевина. Откровенно не то, до глумливости. Это два.

Намек очерчен, вызов брошен. Чем блуда (глобальная заморочка, всемирный трабл) хуже баблоса из «Empire V», а Пиксельное Мышление – гламура-дискурса? Иванов, как и Пелевин, предлагает систему остроумных терминов, способную объяснить (вывернуть наизнанку) абсолютно все происходящее вокруг нас. При этом ему не приходит в голову, что такая система, уже в силу своей функциональности и беспримерной внятности, – не что иное, как ПМ-штрих, ложь о лжи. А может быть, и приходит. Пермский самородок не настолько прост. Он не пародирует, не заимствует, не завидует; он делает нечто четвертое, делает очень давно.

Писательская карьера Алексея Иванова началась с фантастических повестей – и ими же чуть не закончилась. Цех фантастов в лице некоего семинарского функционера смешал эти повести с грязью и нанес молодому литератору глубокую рану, которую тот зализывал, переквалифицировавшись из прозаика в преподавателя и краеведа.

Лишь через много лет издателям были предложены романы «Сердце пармы» и «Географ глобус пропил». Первый оказался опытом высокой исторической фэнтези, но в таком качестве его никто не догадался рассмотреть, потому что причудливое и вдохновенное «Сердце пармы» не укладывалось в тогдашний фэнтезийный контекст ни по формату, ни по масштабу. Солидный литистеблишмент вылазку Иванова также проигнорировал: «Парму» вышвырнули из букеровского лонг-листа под предлогом ее «низкого уровня». Второй, «Географ», по странной прихоти автора воспроизводил схему советской «школьной повести», только к этой почтенной схеме Алексей вызывающе присобачил историю далеко не платонической любви учителя к несовершеннолетней ученице.

Потом за раскрутку писателя взялось издательство «Азбука»; «Золото бунта» – дерзкий сплав голливудских сюжетных канонов и уральской этнографической фактуры, – выпущенное в свет беспрецедентным стартовым тиражом, принесло Иванову крупные гонорары и популярность, но со свистом пролетело мимо премии «Большая книга» (именно после этого романист и отказался от дальнейшего участия в каких бы то ни было премиальных гонках).

Предпоследний выпад: весной 2007-го, на пике ажиотажа вокруг всяческих «Casual» и «Духless», «Азбука» публикует пространный и наукообразный путеводитель по Северному Уралу под ироническим (чтобы не сказать желчным) титулом «Message: Чусовая». И вот теперь – «Блуда и МУДО» с ее «универсальной» системой терминов; с ее ДП(ПНН).

История повторяется опять и опять. Как Моржов неутомимо штурмовал женщин, так Иванов штурмует одну оклишевшую, окостеневшую рыночную константу за другой – или, по крайней мере, манифестирует готовность к штурму. Не ради собственного удовольствия: у него есть что предложить побежденной, и это что-то, возможно, наполнит ее животворными соками, преобразит, позволит родиться заново. Покамест весь его пыл – будто об стенку горох; Моржов был удачливее. Во всяком случае, с женщинами – да.

Выше упоминалось, что малооплачиваемый методист МУДО сорил деньгами направо и налево. Так вот, финансовые поступления в его карман обеспечивались московскими продажами арт-объектов под загадочным родовым названием «пластины». Не картины, не гравюры, не скульптуры; не мышонок, не лягушка: нечто промежуточное. Не опознаваемое ключевой таргет-группой – или не при­нимаемое ею всерьез. «Моржов не числил свои пластины ни по разряду реализма, ни по разряду концептуального искусства. Ну их к бесу, эти разряды. Он делает просто декор – декор для стиля хай-тек... Ему рассказали, что со «Староарбатской биеннале» его пластины уехали в какие-то компьютерные офисы и промышленные рекреации. Все его проданные циклы до единого – и «Городские углы», и «Рельсы и шпалы», и «Изгибы», и «Еловые стволы». А вот салоны, музеи и частные коллекционеры интереса к пластинам не проявили. Ну что ж, правильно. Рукотворная и жеманная среда художественно организованного микрокосма отвергала Моржова, а техногенные и функциональные площади хай-тека прямо-таки намагничивали пластины на себя».

С одной стороны, печальная ситуация. А с другой – смешная и, в сущности, бестревожная. Мерцоид дышит где хочет, намагничивай его или отвергай.

Может, и впрямь – ну их к бесу, эти разряды?