Алексей
Иванов

Новая книга Алексея Иванова доказывает, что ее автор, на которого когда-то поторопились навесить ярлык «пермский краевед», непредсказуем, разнообразен и, в любом случае, эпически мощен: повесть по объему и значению тянет на полноценный роман.

Все действие происходит в городке Ковязин, чья топография любовно и подробно раскрыта перед читателем, хоть карту рисуй. С районированием Ковязина связана не только подробнейшая типология его обитателей, но также и сексуальные особенности многочисленных любовниц главного героя по фамилии Моржов. Детализация места действия и массовки, преподнесенная с отменным мастерством, настолько демонстративно классична, что сомневаться не приходится: перекличка с гигантами позапрошлого века будет непременным литературным фоном романа. Например, использование народного языка, считавшееся у тех одним из показателей подлинности описания, превращается у Иванова в сочное, органичное и совершенно нецензурное высказывание, убедительнейше разговорное и стопроцентно узнаваемое.

Моржов – ковязинский бездельник, пройдоха и бонвиван, слегка отягощенный художественным дарованием; в этом персонаже узнаются сразу и Чичиков, и Хлестаков, и тот тип ботаника, который знаком по предыдущим романам Иванова, – Географ из «Географ глобус пропил» и Отличник из «Общаги-на-Крови». Одним словом, персонаж чертовски неоднозначный и противоречивый; собственно, его сложность и держит весь роман. По сюжету Моржов устраивается на работу в МУДО, с которым происходит всяческая блуда, а именно: муниципальное учреждение, заменившее Дом пионеров, собираются расформировать по причине бесперспективности и на основании отсутствия сертификатов, подтверждающих высокую посещаемость кружков и секций. Между тем наступает лето, и педагоги отправляются в летний лагерь, а Моржов бегает по школьным любовницам, чтобы «начичить» сертификаты (при этом мертвым душам ненавязчиво противопоставлены живые и своенравные души приехавших в лагерь детей). Целью Моржова является не столько сохранение МУДО, сколько намерение поиметь и привязать к себе прочными нитями всех работающих там баб. Что ему как будто и удается.

Образующаяся в результате структура – «фамильон» – провозглашается заменой традиционной семьи. В фамильоне никто никому не муж-жена, но все связаны друг с другом через центральную фигуру – Моржова, который видит свою задачу не только в сексуальном окормлении, но и в житейской опеке вверенных ему «кобылиц». В предлагаемой Ивановым философии фамильон – это «мудо», которое соотносится с «блудой» как хаос и космос. Наличная действительность, основанная на «пиксельном мышлении» с его гламурными стереотипами, – это, по преимуществу, блуда, мутная и дурацкая. Мудо, несущее некую упорядоченность и осмысленность, проявляется у Иванова, в противоположность классике, как личное и индивидуальное измерение, высшая точка которого – секс.

Серьезный пласт романа маркируется автором с помощью всевозможных аббревиатур (вроде ОПГ, ДП(ПНН), КВ), зашифровывающих порой забавные и очень точные психологические и социальные наблюдения – развернутая философская сатира, вложенная в уста Моржова, желающего хоть таким способом сохранить в себе непричастность к блуде, а значит, некую неприспособленность души ко злу. Ну, то самое, что признавалось всеми классиками – несовместность гения и злодейства, добротолюбия и цинизма. Иначе говоря, он все еще хочет оставаться в рамках того типа, какой представляют Отличник и Географ. Но ему не удается, потому что он не только рефлексирует, но и действует. И вот в этой-то перемене, произошедшей с ивановским ботаником, на мой взгляд, и заключается основная соль романа, а вовсе не в сатире и не в философии, которые, несомненно, великолепны.

Ботаник у Иванова сродни слегка помешанному на классике шестидесятнику, то есть это, как правило, такой тип, который во что бы то ни стало хочет быть чистеньким, добреньким, никому не мешающим жить, который желает – и якобы делает – всем добро. Что проявляется прежде всего в стремлении к ненасилию, к непроявлению агрессии, к отказу от любых действий, наносящих ущерб окружающим. То есть, по сути, от любых действий в принципе. Потому что всякое действие человека в мире всегда отягощено собственническим инстинктом, стремлением к захвату и овладению. Даже творческое самопроявление – это, в первую очередь, овладение миром. Насильственно-агрессивную сторону человеческой деятельности герой Иванова чувствует исключительно остро – собственно, обыденное насилие и является его основной проблемой.

Однако роль Алеши Карамазова написана не для него. Ибо применение насилия в обыденном существовании – это норма, и оно расценивается как неравнодушие: если любишь жену, не позволишь ей флиртовать с кем попало. Проявление ненасилия, например, Географом, приводит тому, что его лупят все подряд, обиженные его равнодушием и обозленные его никчемностью – и амбициозностью, основанной на стремлении к безгрешности! И эта амбиция, обозначающая подспудную, латентную агрессию доброго ботаника, чудовищно раздражает окружающих. И читателей тоже.

В этом смысле Моржов – не простой ботаник, а продвинутый и видоизмененный, ибо он действует: сражается за МУДО, соблазняет девок, создает фамильон. И попадает в ловушку, понимая, что при этом невозможно обойтись без агрессии и насилия. Моржов постепенно превращается из никчемного ботаника в обозленного, а это уже без всяких натяжек фигура трагическая. Потому что вопрос бескорыстной и правильной, то есть основанной на стремлении к добру, мотивации превращается у него в проблему самосохранения, но при этом всякая неудача воспринимается как следствие неверности этой самой мотивации.

Подлинная трагедия закамуфлирована под фарс: разъяренный тем, что шлюха нахамила ему в сауне, Моржов покупает виагру, стремясь перетрахать весь белый свет, но делает это только по любви. При этом вместо того, чтобы врезать как следует наглой шлюхе, он преисполнен к ней сочувствия. На протяжении всего действия Моржов размахивает пистолетом, придающим ему, как и виагра, уверенности, но, в сущности, не знает, что делать с этой штукой: истерика с перестрелкой в придорожном кафе странно и нереалистично заканчивается ничем, тогда как в жизни должны были бы ему как следует накостылять, если уж он никого не продырявил.

Неожиданная концовка только подтверждает внутреннюю немощь Моржова: декларируя, что он «не проиграл», поскольку действовал не подло и в открытую, он вовсе не убежден в том, что житейская неудача не означает действительного проигрыша. Его глупая и судорожная месть в финале свидетельствует об отчаянии и капитуляции: он так и не понял, что жизнь – это не рыцарский поединок, а шахматы, не состязание в благородстве, а компромиссы и просчитывание ходов; в ней не имеет значения, кто изначально прав или изначально добр. С этой точки зрения социальная сатира, как мировоззренческая позиция, оказывается несостоятельной, превращаясь в старческое брюзжание или оправдание бессилия. Современная жизнь требует активности, сугубо личной и небескорыстной. Но что при этом делать с укоренившимися представлениями о добре и зле?