Алексей
Иванов

Так обычно и бывает, стоит подумать о «смерти» какого-нибудь жанра или направления, и натыкаешься на неожиданное, заставляющее сомневаться в собственных выводах. И это радует. В отличие от экономики, даже при «системном» кризисе в любом виде искусства, всегда найдутся исключения.

Обилие, похоже, переходящее в засилье – «фэнтези», казалось, похоронило собственно исторический роман. И, правда, как сказал один из историков, переквалифицировавшийся в фантасты: зачем сидеть в архивах, лопатить мемуары, кропотливо и даже нудно выискивать источники, если можно раскрепостить свою фантазию и придумывать несуществующие миры, не заботясь о достоверности и не боясь критики ученых собратьев. Оставим долю самоиронии, ведь фантазию тоже надо иметь, прежде чем ее раскрепощать, но доля правды в этом утверждении есть.

Последний большой задел на ниве исторического романа принадлежал аматору В.Пикулю и профи Д.Балашову. Первого ругали за легкий стиль и произвольную трактовку исторических событий, второго за слишком рьяную реконструкцию и любовь к древнерусским словесам, утяжелявшим восприятие текста для широкого читательского круга. Впрочем, критика всегда найдет, за что поругать, когда есть что, собственно, ругать. И в тот момент, когда слава Пикуля как мастера исторической прозы «для масс», достигла апогея, оказалось, что за ним никого нет. Девятый вал обрушился в пустыню и тотчас был впитан, как будто его никогда не существовало. Зато вовсю набирал силу «фэнтестический» ветер. Сначала он надувал свежим дыханием паруса литературы, потом все чаще стал надувать щеки и своих читателей. А в это время в глубинке вызревал автор новых историко-приключенческих шедевров (сейчас их бестселлерами именуют).

Краткая справка об авторе, размещенная на «супере» его книг, позволяет говорить, что писатель – «наш человек». «Алексей Иванов родился в 1969 году в Перми, в семье инженеров-кораблестроителей. После школы поступил на факультет журналистики Уральского университета (Свердловск), однако диплом защитил на факультете истории искусств. В те же годы дебютировал с первой повестью на страницах журнала «Уральский следопыт». Вернувшись в Пермь, Иванов сменил немало профессий: работал сторожем, школьным учителем, журналистом, преподавателем университета, а также гидом-проводником в турфирме, что привело его к увлечению краеведением…. В 2003 году в Перми вышла первая авторская книга. Трижды номинировался на премию «Национальный бестселлер». Лауреат литературных премий «Эврика!», «Старт», а также премий имени Д.Н. Мамина-Сибиряка и имени П.П. Бажова».

В кратком анонсе ключ к сюжетам и эстетике романов Алексея Иванова. Казалось бы, краеведческая тематика, не выходящая за пределы его «малой родины», пермяки да чудь, манси да вогулы. Что может быть здесь интересно для читателей, расположенных за пределами Приуралья, не говоря уже о более отдаленных местах? А то же, чем меня пленили (полонили) в детстве сказки Бажова, да и не обычные детские сказки, а – сказы. Где все как взаправду, но таинственно, чудесно и жутко. Писатель с «редкой» фамилией Иванов вдруг сумел взять меня за душу и горло, словно бажовские сказы выросли вместе со мной, с моим читательским и житейским опытом, но остались столь же притягательны и захватывающи.

На одном дыхании я проглотил два толстенных романа «Сердце Пармы» и «Золото бунта», чего со мной давно не было. Не стану описывать сюжеты, попытаюсь сформулировать отличительные черты авторской прозы. Поначалу продираться сквозь первые страницы романов (особенно «Сердце Пармы») так же сложно и запутанно как сквозь таежные буреломы: «… путь извилистый и непростой: через многие хонты своей земли, через священное озеро Туроват, на жертвенники у Ялпынга, по отрогам Отортена и на полдень по Каменной ворге до самых Басегов». Это цитата, третья строка на первой же странице романа. И думаешь: кой черт и продираться через этот мертвый язык, через далекие и даже в тех краях давно несуществующие названия, имена, традиции. Хотя для меня, если честно, это не совсем тот вопрос. Что мне всегда нравилось в необычных книгах, именно их первоначальная «неприступность», завораживало колдовское бормотанье незнакомых слов, как волшебные «бамбары-чуфары» и «пикапу-трикапу», но не понарошку, а по-настоящему. Потом, по-взрослому, я мог формулировать иначе: новые книжные впечатления помогали развивать образность, расширять словарный запас и ассоциативные ряды, давать знания. Все это наличествует в романах Иванова. Правда, здесь будет небольшое критическое отступление, хотя вряд ли его можно переложить на самого автора. Догадываюсь, что Алексей Иванов без особого труда (может и с удовольствием) составил бы авторские примечания к своим романам.

Только издателям неинтересна сейчас подобная трата денег и бумаги. А ведь читать вступительные статьи и примечания в свое время я полюбил именно благодаря исторической прозе, и много чего брал из этого источника не только для уроков истории. Ушла культура подачи подобных изданий и, чувствую, вернется нескоро. А так приходится только из Ивановского контекста догадываться, что означают: парма, хонтуй, ворги, пам… Да еще спасибо романам с примечаниями, читанным в детстве, благодаря которым я уже многое представляю, вроде: ушкуйников, тамги, детинца, ясака… Роман «Золото бунта» в плане этимологии попроще будет, но и в нем найдутся заковыристые обороты, способные на всем скаку остановить случайного читателя, кого и отпугнут, зато неслучайный остановится, подумает, поймает «кейф» от слова и только потом пуститься вдогонку за сюжетом, который ох как захватывает.

Иногда кажется, особенно в «Сердце Пармы», что краевед все-таки побеждает в Иванове романиста, недаром во время написания книги, Алексей организовал детский художественный краеведческий музей. И в романе сразу ощущаешь, какая уйма материала перелопачена по культуре, этнографии, мифологии пермского края. Кстати, по поводу последней. Любители «фэнтези» А. Иванова тоже могут за своего признать, мистики у него полным полно, той самой, которая православному народу до сих пор христианскую веру подменяет, что уж говорить о сибиряках-язычниках, так и не признавших монотеизма, и кочующих по страницам ивановских романов, как по вековой Парме. В этом смысле «Сердце Пармы» роман столь же фольклорно-этнографический, сколь и исторический. В «Золоте бунта» (пугачевского) этнографии тоже много, фольклора поменее, зато правды жизни хоть отбавляй. Да еще и какой жизни, почти пролетарской, ведь в Сибири 18 века как раз и бурлили – где брагой кровавой, где гноищем денежным – зарождающиеся капиталистические отношения. Здесь не удержусь и таки автору шпильку-то подзапущу. Как по мне, кое-где натурализма и в избытке, смакование начинается не совсем и нужное повествованию, как перебор в «очко». Понятно, что не святые сибирскую глубинку населяли, а очень даже наоборот и сложно было автору удержаться, чтобы еще не подпустить кровицы, повязать нового читателя, на триллерах, боевиках и порнухе взрощенного. Все здесь есть, в том числе описание «нетрадиционного секса» втроем: он, она, и заряженный штуцер (солдатское ружье). Прям как в анекдотах про «суровых сибирских мужиков». Есть, есть перебор, да немного, в основном литература идет честная, по гамбургскому счету: «Ранняя зима выстояла утреннюю оттепель – значит началась. Легкий морозец, словно горячий от гордости, спаял воздух и деревья. Тонкий и хрупкий ледок, за которым синела водица, посверкивая, загладил безоблачное небо».

Это я наугад раскрыл «Золото бунта», чтобы сказать еще об одной особенности Иванова-романиста. В его книгах, кроме основных героев и наравне с ними, героем выступает почти первозданная природа. Помнится, в том же детстве, читая Фенимора Купера, я старался пропустить описания природы. С одной стороны поспешал за сюжетом, как многие дети второй пол. ХХ столетия, избалованные визуально зримым рядом кино и телевидения. Но, перечитывая сейчас, понимаю, почему те же описания природы у Майн Рида в детстве не напрягали. Слог разный. При всей любви к Куперу – тяжеловесный, а у Рида или Стивенсона, такой же легкий и захватывающий, как и все повествование. У Иванова он еще и поэтический. Его описания времен года на реке Чусовой, просто взял бы и в рамочку вставлял вместо картин или фото. А горные кряжи-убийцы на той же Чусовой реально становятся «живыми» персонажами романа, с подробным портретным описанием и характеристиками. Ведь главный герой – потомственный сплавщик, для него эти «бойцы» (интересно, где, по-пермяцки, стоит ударение, на первом или втором слоге), достойные противники. Даже главы названы их именами.

Получается, что из современных авторов мне А. Иванова и сравнить-то не с кем. На ум приходит только отборная историческая проза: «Степан Разин» А. Чапыгина и, уступающий ему, однако добротный «Разин» С. Злобина, «Емельян Пугачев» В. Шишкова и его же «Угрюм-река», «Ермак» Е. Федорова. И, конечно, сказы П. Бажова. Книги моего детства и отрочества. И я благодарен прозе А. Иванова, вернувшей мне это ощущение настоящей литературы.

Вот ведь, прочитал написанное и понял, что бесплатно поработал «литагентом», но, в данном случае, не жалею.